— Старые. Отец колхозную пекарню сторожит, а мать всю жизнь болеет. Пока выучусь, пока на ноги встану, может, и не успею их отблагодарить.
— Успеешь.
— Я ведь до этого техникум кончил, работал у себя дома, на Самуре, на подстанции. Потом сбежал.
Я не высказал своего удивления, промолчал.
— Сбежал, — усмехнулся «инженер», — женить меня хотели, но не в этом дело. Невеста мне нравилась, но отец ее большой мошенник был. Пекарней колхозной заведовал, мешками народный хлеб воровал. Я знал все его махинации. Сначала решился поговорить с ним начистоту. Он осмеял меня. Не учи, говорит, жить, молодой еще, не суй свой нос в чужие дела. Зло меня взяло — написал в редакцию. Два месяца мне не отвечали, а потом приехала комиссия, ничего не установила и уехала. И что самое обидное: после этой комиссии вызывает он в дом к себе моего отца, бьет пальцем по своему красному носу и говорит: «Нет, не такие, как твой сынок, меня свалят, крепок я, крепок! А дочь свою я за твоего сына все-таки отдам, уговор дороже денег. Да и дурь у него из головы быстро вылетит, тряхнет его жизнь разок — и вылетит дурь; парень он грамотный, хорошим помощником мне будет».
Я это все услыхал случайно. Отец думал, что я сплю, и рассказывал матери о своем посещении свата.
Дня через три случилась в ауле свадьба. Во время танцев вышла в круг и его дочь. Когда она танцевала, тетушка моя накинула ей на плечи шаль, есть у нас такой обычай. А я схватил тетку за руку и увел со свадьбы. Все были поражены моим поступком: он значил публичный отказ от девушки. Вот и все.
Я уехал из дому. Наверное, очень глупо поступил я, она-то в чем была виновата? Просто злость во мне взыграла. Глупо, а? Так оскорбить…
— Не знаю… может, глупо, а может, умно… я не могу судить… Ты ее вспоминаешь часто?
— Раньше вспоминал, а сейчас нет, она замуж вышла. Здесь в городе живет. Видел ее на базаре, такая пышная стала, чем-то своего отца напоминает. Они так быстро меняются…
— Да, очень быстро.
Не знаю почему, но больше всего мы, три прикованных к постелям человека, говорили о любви. Наверное, это оттого, что в нашем положении хочется говорить о главном.
— В любви мне не везет, — продолжал студент. — Когда я из дому ушел, устроился на другую подстанцию работать. На той же реке, но внизу, почти у самого моря. Обслуживало эту подстанцию всего десять человек, все семейные, один я холостяк. Совсем бы там погиб от скуки, если бы не сошелся близко с семьей инженера. Он был лет на десять старше меня, очень умный, толковый человек и простой. Все какие-то опыты делал. Жена его говорила, что он диссертацию пишет. А сам молчал, хвастаться не любил.
Жена его оказалась моей ровесницей. Удивительная у нее была черта — всему она радовалась. Радовалась хорошему человеку, чистому небу, яркой луне, серебряной лебеде, разросшейся за белым зданием нашей подстанции. Всему она радовалась, всему удивлялась. Глаза у нее в такие минуты загорались ярко и все лицо ее, смуглое, нежное, с детскими ямочками на щеках, освещалось каким-то необыкновенным светом.
К ним в гости я шел всегда с предчувствием радости и действительно уходил от них всегда словно обновленный, с огромным желанием жить и работать.
Я провел на этой подстанции осень и весну, стояли уже вялые летние дни.
В тот день, после обеда, ударил сильный ливень. К вечеру он стих, и все вокруг засверкало. Дежурство мое было с двенадцати часов ночи, впереди ждал меня длинный вечер. Я сидел на подоконнике и любовался радугой, перекинувшей свое коромысло от темно-синих гор до светлого моря.
Мне очень хотелось пойти к ним, но я знал, что он уехал в город. Я смотрел на радугу, а видел перед собой ее глаза, волосы, ямочки на щеках. Наверное, целый час я ходил по комнате взад-вперед и не мог освободиться от этого наваждения. Машинально побрился, надел брюки от нового костюма, туфли, белую рубашку, завязал галстук. Вдруг увидел себя в оконном стекле таким франтом и покраснел до слез. Потянулся развязать галстук, раздеться, а в это время стук. Открыл. Она стоит на пороге/
— О, ты уже готов! — говорит мне так, как будто ничего нет странного в том, что я будний вечер стою выряженный, как жених, посреди своей комнатки. — Пойдем, — говорит, — поскорее, а то горячее остынет, пойдем!
Взяла меня смело за руку и повела за собой.
Дом их был близко. В празднично убранной комнате был накрыт стол, в хрустальной вазе стояли полевые цветы.