Я думал о маме, смотрел без внимания перед собой. И вдруг перед глазами в зареве заката промелькнула несущаяся навстречу молнией точка. В следующую секунду она увеличилась, ударилась о ветровое стекло… раскатом. И земля, и небо, и дорога стремительно покосились вправо, оглушающая боль заслонила все.
Все было просто — нас сбила встречная, не видная из-за солнца машина. Конечно, водитель был пьян, словом, все было просто и бессмысленно, как всегда бывает в таких случаях.
— Эта рыжая плохо колет, рука у нее тяжелая, — гудит где-то сбоку недовольный голос.
Я открываю глаза — прямо передо мной стена, до половины закрашенная масляной краской. Я поворачиваю голову чуть влево, обзор мой увеличивается, и я вижу высокое окно и спинку кровати в другом углу комнаты. Дальше мне голову повернуть не удается — обжигающая боль останавливает меня.
— Эта рыжая плохо колет, — повторяет все тот же недовольный сиплый голос. Ему что-то отвечают из-за моей головы, из другого угла комнаты. Но я не прислушиваюсь к разговору, я всецело занимаюсь самим собой, прислушиваюсь чутко к своему телу.
Рука правая — я сжимаю простыню, чуть-чуть приподнимаю руку… Владею!
Левая рука — так… не больно, так… не больно. Владею!
Ноги — сначала я шевелю пальцами на ногах… работают, потом я пытаюсь согнуть ноги в коленях — больно… и не ногам, боль где-то в правом боку.
Я ощупываю себя потихоньку — вокруг живота твердая повязка.
Голову ни поднять, ни повернуть, а сознание ясное. Когда не шевелиться, кажется, что и не болит ничего.
Утро солнечное, мне хорошо видно в окно, как высоко в небе играют голуби.
Осторожно-осторожно я высвобождаю из-под одеяла правую руку и ощупываю лицо. Скулы, рот, нос — все в полном порядке, на лбу, прямо от бровей, повязка. Я опускаю руку. Бок начинает сильно жечь. Это в первые минуты мне просто показалось, что ничего не болит.
Там, за моей головой, со скрипом открывается дверь, кто-то входит в палату.
— Приготовьтесь на вливание!
Высокая рыжеволосая женщина подходит к окну, в ее руках какая-то странная дощатая установка, чем-то напоминающая весы, в зажиме сосуд с жидкостью и от него красный резиновый шланг.
— Катя, принеси пару грелок! — говорит она, обернувшись лицом к дверям. Там, за моей головой, двери, я хоть и не видел их, но очень четко представляю.
Принесли грелки. Наступила тишина. Я сообразил, что эту процедуру будут проделывать с моим соседом слева, с тем, что ругал рыжую.
Вот медсестра отошла от окна, теперь мне ничего не видно, я слушаю…
— Дай ногу.
Заскрипела кровать.
— Не ту, другую.
Металлический скрежет — берет шприц из коробки, Тонкий звон стекла — надбивает ампулу. Вот слышу, как вытирает она ваткой, смоченной в спирте, то место, куда собирается уколоть. И… три-и-ик — уколола.
Наверное, ему больно.
— Долго так? — спрашивает все тот же сиплый, но уже присмиревший голос.
— Часа два, первый раз, что ли! — бросает сестра и уходит.
— Ну, как дела, депутат? — сочувственно спрашивает из-за моей головы молодой чистый голос.
— Ничего, инженер, нормально, — с придыхом отвечает сиплый голос депутата. — Нормально, — словно сам себя успокаивая, тихонько повторяет он через минуту, — нормально…
Медленно, капля за каплей входит в него целительная жидкость… Два часа… долго ему мучиться.
Нас в палате трое, всего трое, иначе другие тоже бы как-то дали знать о себе, да и, судя по стене, что передо мной, палата маленькая. Да, нас, кажется, трое. Один молодой, как я, или еще моложе, студент, а второй, тот сиплый, что сейчас мучится, по голосу видно — пожилой человек. Почему студент зовет его «депутатом»?
Я тоже совсем недавно был студентом.
Голуби в небе все играют, в этом районе, видно, многие держат голубей. А на дворе весна…
С того дня, как я впервые увидел больничную палату и услышал голоса моих соседей, прошла неделя. На второй день я попросил нянечек переложить меня лицом к двери. Так мне не было видно неба, но зато я мог теперь видеть лица моих друзей по несчастью. И «инженер», и «депутат», оба, как и я, были «лежачими».
«Инженер» оказался симпатичным черноглазым парнем — студентом лет двадцати двух, а «депутат» был сморщенный, лысый, ему уже подбиралось к пятидесяти.
«Инженер», как выяснилось, был мотоциклистом. Он разбился на собственном новеньком, еще необкатанном как следует мотоцикле.