Я распахиваю форточку, и в спертый воздух палаты врывается чистое, свежее дыхание омытой земли. Я подставляю голову под эту освежающую струю и долго стою так, закрыв глаза, всем телом вдыхая в себя дурманящий аромат дождя. У меня вдруг кружится голова, и я хватаюсь рукой за оконную ручку, чтобы не упасть, а по всему телу разливается сладкая истома.
Дождь, боже мой, какое это счастье! Мне почему-то хочется плакать, но глаза сухие. Я прислоняюсь лбом к холодному стеклу. А дождь все идет и идет, и во всей этой картине есть что-то смиренное, кроткое. Даже море, обычно всегда бурное, сегодня на редкость спокойное и чувствуется в его мелкой зыби блаженная умиротворенность.
На траве, что растет под нашим окном, вздрагивая, висят капельки дождя, только они почему-то не прозрачные, а белого цвета. Терпко пахнет мокрая земля. Этот запах наполняет душу чем-то удивительно родным и знакомым, очень схожим с запахом парующей земли.
Уже давно стаял в полях последний снег и медленно, словно нехотя, ушел под свежевспаханную землю. Мутная вода заполнила овраги, слабо отражая робкое весеннее солнце, которое с каждым днем начинало пригревать все сильнее и сильнее. Теперь зеленя, должно быть, поднялись и, наверное, вот-вот заколосится. Хорошо, если этот дождь идет сегодня и у нас, он так нужен сейчас земле.
Внимание мое вдруг привлекает отчаянное чирикание. Я пристальней вглядываюсь в окно и различаю на темной тропинке нескольких промокших взъерошенных воробьев. Они деловито клюют мокрую черную корку больничного хлеба, брошенную им чьей-то доброй рукой. Вдруг с ближнего дерева к воробьям кинулся большой черный комок и, расправив крылья у самой земли, рядом с ними опустилась ворона. Отогнав воробышков, ворона подскочила к хлебной корке и, ловко схватив ее клювом, полетела куда-то низко над землей и скрылась. Растерянные, испуганные воробьи недоуменно поглядели ей вслед и, подскочив к тому месту, где они только что лакомились, ничего там не нашли. Словно сетуя, воробьи жалобно зачирикали, запричитали и, надеясь найти хотя бы крошку хлеба, может быть, случайно оброненную вороной, стали внимательно оглядывать местность.
Я вдруг вспомнил о крошках от маминого калача, которые нарочно оставил в тумбочке. Боясь, что воробьи улетят, я быстро возвращаюсь к кровати и, достав из тумбочки крошки, выбрасываю их воробьям в открытую форточку. Увидев мой дар, воробьи шумно загалдели и, подлетев к крошкам, стали их быстро склевывать. «Кушайте, кушайте» — улыбаюсь я, чувствуя в душе легкое умиление.
Сжав ладонь, я ощущаю кончиками пальцев что-то маленькое и шершавое. В моей руке, словно желая, чтобы я разделил с воробьями трапезу, осталась прилипшая к ладони крошка. Я кладу ее в рот и с наслаждением начинаю сосать. До чего вкусны даже крошки материнского хлеба!
Хлеб… Я много раз видел хлеб. Видел не только калачом или булкой. Я видел хлеб тонкой острой порослью, зеленой, когда после обильных весенних дождей она едва пробивалась сквозь землю к солнцу и радовала глаз ранней свежестью. Когда выдавались теплые дни, с пахоты от недавних дождей поднимался густой белый пар и обволакивал собою пашню, словно колдун очаровательной дымкой. От этого поросль казалась голубой. Хлеб тогда только еще начинал жить.
Видел я хлеб желтым полем, волнующимся под ветром пшеницы, когда налитые тугой тяжелой силой колосья шумели, словно море во время прибоя: шу-у-у… шу-у-у… Синее небо словно опрокидывалось над полем бездонным сияющим куполом, и поле пахло солнцем и ветром. Жужжали стрекозы, шмели, стрекотали кузнечики, кружилась голова, и хотелось упасть в эту высокую, что-то нежно шепчущую пшеницу, забыть хоть на время, что есть дом, аул, дела, люди, и до боли в глазах смотреть в это необычайно ясное небо.
Во время обмолота видел я хлеб огромными горами ссыпок на току. От зноя пот застилал глаза. Колючая пыль колола лицо, залетала в нос и так начинала щекотать там, что нестерпимо хотелось чихать. А молотилка стукотала без устали, требуя новую порцию снопов.
Видел я хлеб белой мукой на мельнице. В мельнице со скрипом вертелись жернова, и в воздухе стояла такая густая мучная пыль, что трудно было дышать и что-нибудь разглядеть поблизости. Там, на мельнице, лежа на мешках с хлебом, я впервые подумал о том, что бога нет на свете.
Видел я хлеб материнским калачом, остатками которого поделился я сейчас с воробьями.