— Вот оканчиваешь учиться, — говорил мне председатель, когда после правления мы вышли на улицу, — такое богатство у тебя в голове, приезжай домой, агроном нам позарез нужен. С тобой мне не страшно будет. А так боязно, не завалить бы работу.
— Вернусь обязательно, — обещал я председателю, — будем работать вместе. Не беспокойся, я тебя на произвол судьбы не оставлю. К уборке хлебов уже буду здесь. Не беспокойся. Ты завтра дай мне лошадь. Надо на дальний удел съездить, посмотреть, как там клевера перепахали. Дашь?
— Ну еще бы, хоть на целый день можешь взять моего гнедого, он резвый, как огонь.
— Ладно, возьму гнедого, — сказал я. — Ну, спокойной ночи.
Когда я пришел, домашние наши уже спали. Я зацепился больно ногой о стул, выругался сквозь зубы.
— Молоко в кастрюле! — прошептала мне из смежной комнаты мама. Я вспыхнул в темноте: неужели она слышала, как я ругался?
С удовольствием выпил я холодное буйволиное молоко с вкусным пшеничным хлебом и лёг спать на тахту. Раньше на тахте спали мы, дети, а теперь она пустовала. Мои старшие братья все уже поженились и жили отдельно, а мой единственный младший брат уже ходил в десятый класс. Так что маленьких детей в доме не было.
«Вот я и взрослый мужчина, — вытягиваясь на тахте во весь рост, с удовольствием подумал я, — без пяти минут ученый агроном родного колхоза. Агроном колхоза!» Каким недостижимым, каким громадным казалось мне это всего пять лет тому назад, когда я смотрел на мир вот через это покосившееся окошко родного дома…
В окошко светил месяц, зеленоватый, остророгий, такого не увидишь в городском дымном небе.
«Этот председатель будет меня во всем слушаться, — честолюбиво думал я, — мы выведем колхоз в передовые. Я покажу всем, на что я способен!»
Во сне я видел себя на белом коне.
— Это к удаче, сынок, — истолковала мама мой сон, — в скором времени тебя ждет большая удача, на белом коне — это очень хорошо!
— Очень хорошо, — довольно хохотнул я, — пусть сон будет в руку!
— Дай аллах, пусть сбудется, — с надеждой посмотрев в рассветное румяное небо, вздохнула мама. — Когда вернешься?
— К вечеру, — бросил я, направляясь к воротам.
— Так возьми еды!
— Не надо, сейчас поел, а там с трактористами пообедаю.
Но мама догнала меня все же за воротами и сунула в руки кусок хлеба и кусок сыра.
Оседлав гнедого, я выехал в поле. До дальнего удела было километров двадцать. Еще подмораживало последним легким мартовским морозцем, гнедой шел ходко, тонко позванивали, похрустывали под его копытами льдинки мелких луж. Малиновое солнце уже стояло на краю степи в полный рост, оно ещё касалось земли, но уже вот-вот готово было оторваться и следовать в небо, освещать землю, согревать ее горячими лучами.
Огромная степь лежала передо мною безлюдно и торжественно. Куда ни глянь, по всей степи лежали, как закаты, черные клинья недавно перепаханных трав. Я глядел на эти клинья с гордостью — без меня тут не обошлось. Я почувствовал себя очень могучим, очень необходимым, главным для этой степи человеком. Вот она, моя дипломная работа, лежит передо мной, уже воплощенная в жизнь.
— Эге-гей! Еще не то будет, — поднимая гнедого на дыбы, заорал я изо всей силы от переполнившей мою душу отваги. Эх, как ловко поднялся гнедой, почти свечку сделали мы с ним! Я хлестнул коня, пуская его в полет. Гнедой действительно был резв, как огонь. Я скакал к дальнему уделу так, словно вез какую-то ошеломляющую весть. Душа моя ликовала от быстрой езды, оттого, что так хорошо жить на свете, что я тоже что-то значу в этом мире!
А вот и трактора уже чернеют, быстро я доскакал.
Дальний удел пахали двумя тракторами. Это был единственный, еще не запаханный, самый большой участок клевера.
На этом участке, как, впрочем, и на других, освобожденных из-под трав, была спущена из района директива сеять горох.
Удел был большой, трактористы пахали его вторые сутки. Я оставил гнедого у дороги и, проваливаясь в борозды, зашагал по пашне к ближайшему трактору. Тракторист затормозил, остановился, увидев меня. Когда я подошел ближе, узнал в нем моего одноклассника Акая.
— Ну, как идет? — спросил я.
— Нормально, — отвечал Акай, — закурить есть? А то у меня кончилось, а к Хакиму, — кивнул он на дальний трактор, — далеко бежать.
Я угостил Акая сигаретой и сам закурил.