И вот вдруг в институтском коридоре меня встречает маленький Магомед, мой односельчанин, тот, с которым мы когда-то лозунги писали на стенах саклей в честь выборов. Он учился курсом ниже меня, на винодельческом отделении, был кем-то в комитете комсомола.
Встречает он меня в коридоре и говорит:
— К нам сейчас в комитет комсомола из редакции звонили, просили тебя разыскать и говорят, чтобы ты обязательно пришел к редактору.
Магомед назвал фамилию редактора газеты.
— Ты, наверно, перепутал, — сказал я.
В нашу областную комсомольскую газету я пописывал частенько, был знаком и с ее редактором, а о партийной газете я и не мечтал.
— Нет, — говорит Магомед, — ничего я не перепутал.
Я пожал плечами. Делать было нечего. Поехал в редакцию. Робко осведомился у белокурой маленькой секретарши, у себя ли редактор.
Она кивнула головой и продолжала заклеивать конверты, огромной кучей лежавшие на столе.
Я постучался в мягкую, обитую коричневым дерматином дверь. Вошел. Представился, смущенно краснея.
— Да, да, я вас приглашал, — сказал редактор, — вы писали когда-нибудь в газету?
— В вашу нет, — отвечал я.
— А вообще в другие?
— В национальную нашу писал, в комсомольскую писал.
— У-гу, — промычал редактор одобрительно. — Принесите что-нибудь опубликованное.
— Сейчас? Сегодня?
— Успеете до четырех, можно сегодня.
Через час я был уже снова в редакторском кабинете.
Редактор мельком просмотрел мои вырезки, одну заметку прочел до половины.
— Ну что ж, слог у вас есть, сельское хозяйство знаете, человек вы молодой. Думайте.
— О чем? — смутился я.
— Как о чем? Согласны поступить на работу в редакцию?
— Но у меня же направление в колхоз…
— Это мы уладим, — вздохнул редактор, — литработником в сельхозотдел, работа ответственная.
— Да, — выпалил я неожиданно для себя, — да, я согласен!
— Еще экзамены сдаете?
— Завтра последний.
— Ну, ни пуха ни пера! Желаю сдать его на отлично! Только у нас одно условие: к работе приступаете сразу же послезавтра. У нас все в отпуску, ждать не можем. Согласны?
— Да, да!
Так я стал газетчиком нежданно-негаданно.
Через неделю редактор вызвал меня к себе.
— Вы знаете, что существует такой порядок — вновь поступившие принимаются с испытательным сроком, — многозначительно сказал редактор.
Теперь я понимаю, что он сказал это, чтобы постращать, только так, для виду. Но тогда, после этой его фразы, я испугался не на шутку.
«Значит, месяц испытательный срок. Не выдержу — прогонят. Какой это будет позор. Ведь все уже знают, что я работаю в редакции!» — пронеслось в моей голове.
— Так вот… м-м-м-ы… что я хотел сказать? Ах, да, так вот. Неплохо бы вам выступить с большой, значительной статьей. О травополье, к примеру, тема эта сейчас весьма актуальная. На примере родного колхоза. Материал у вас есть, вам и ездить не надо никуда. Даю три дня отпуск, идите домой, сидите и пишите. Понятно?
— Понятно, — пробормотал я.
— О том, как ликвидируются последствия травополья в вашем колхозе. Понятно? На ярких, убедительных примерах, живо, образно. Понятно? Подвал. Понятно?
Три дня и три ночи почти не выходил я из своей комнаты. Я писал эту статью с таким рвением, таким азартом, словно на карту была поставлена вся моя жизнь.
Ах, как цветисто, как кучеряво и проблемно я написал эту статью! Восемь раз переписывал. Но зато уже статья моя целую неделю висела на доске лучших материалов. Ее заметили и оценили в вышестоящей организации. Редактор сиял при виде меня, все поздравляли, похлопывали дружелюбно меня по плечу, говорили:
— Далеко, брат, пойдешь! У тебя мертвая хватка!
Все поздравляли меня, только мой темный отец не понял статьи.
Через старшего брата, который приехал в город достать холодильник, отец передал мне: «Скажи ему, что если он мне попадется, сниму с него штаны и выпорю, как в детстве, чтобы не врал на стариков!»
Статейка моя начиналась с трогательного описания того, как сидят старики на годекане и хвалят то, что клевер и люцерну перепахали.
Вот я и выздоровел. «Инженер» уже выписался позавчера, мы с ним сроднились за эти два с лишним месяца почти как братья. На его койке теперь лежит новенький, тоже молодой парень, тоже мотоциклист, но он мне безразличен.
Еще сильнее опустела моя душа без «инженера», без «депутата». Бедного «депутата» повезли в Москву в институт на консультацию. У него возник серьезный процесс: вдруг открылась старая рана, полученная им еще на войне. Наверно, не ездить ему больше ни на бортовой, ни на легковой…