Когда неделю тому назад его уносили по длинному больничному коридору на узких брезентовых носилках, мы с «инженером» ковыляли рядом по обе стороны от его носилок.
Мы крепились изо всех сил, чтобы не заплакать, когда носилки с «депутатом» закатили в фургон скорой помощи.
— Эй, держите хвост пистолетом! — крикнул из глубины фургона «депутат». Санитар захлопнул дверцу, машина тронулась с больничного двора.
Я должен был выписаться из больницы в четверг, все мои друзья-приятели знали об этом и обещали встретить меня у больничного подъезда «по веем правилам!».
Но эти их правила теперь меня не устраивали. Я упросил своего лечащего врача выписать меня на два дня раньше намеченного срока.
И вот во вторник утром я снова оказался в приемном покое. Снова потому, что я уже был здесь два месяца тому назад, когда меня привезли сюда после аварии. Правда, тогда я не видел этой комнаты, потому что был без сознания. А сейчас, слава богу, и вижу, и слышу все хорошенько.
За узким столиком у окна, покрытым белой скатеркой, сидит дежурный врач и пишет в толстую книгу то, что ему диктует врач скорой помощи, привезший больного.
Больной лежит на топчане у стенки, это паренек лет тринадцати, худой, длинный, мертвенно-бледный. Он без сознания.
О, как они медленно, как тщательно пишут в эту свою толстую книгу!
— Он ведь может умереть, скорее! — вырывается у меня.
— А вы почему здесь, больной? — поднимает на меня глаза дежурный врач, худощавый, моих лет мужчина. — Сюда вам заходить неположено!
«Неположено». Какое тупое, казенное, нечеловеческое понятие.
Он мой ровесник, а глаза уже твердые, равнодушно остекленные, и во всем лице столько мелкой амбиции, столько знания того, что «положено», а что «неположено».
А мальчик лежит на топчане бездыханный, в лице — ни кровинки.
— Этот, с шестой палаты, на выписку, Ибрагим Керимович, о нем вам звонили! — выступает из-за моей спины няня.
Я не знаю, что сказал обо мне этому человеку мой лечащий врач, заведующий отделением, но лицо дежурного меняется, словно он надевает новую маску. Эта новая маска так не похожа на прежнюю, она умильная, сладко-деловитая.
— А-а, очень приятно, — говорит он, надвинув эту новую маску, — проходите за ширмочку, одевайтесь. А мальчика мы сию секунду. Не волнуйтесь, уже обработали мальчика. Няня, носилки для него.
Няня выходит в коридор за носилками. Я стою за ширмой, жду, пока принесут одежду, слышу, как уносят мальчика.
Этот молодой, но уже обкатавшийся врач так напоминал меня, совсем недавнего… Я могу рассказать его прошлое и предсказать его будущее. Я уверен, что наши судьбы схожи. Я, кажется, больше преуспел в жизни. А он повис где-то в начале своей карьеры. Наверное, рано женился, вот и повис. Но он еще не теряет надежды, он еще не сложил оружия. Наверняка тоже мечтает о диссертации… хотя у них, у медиков, с этим делом труднее, нашармачка не особенно возьмешь.
«Ты сгущаешь краски, — одернул я себя, — ты нарочно притягиваешь в свою компанию этого парня, чтобы не так было обидно за себя, это нечестная игра, Рашид! Не передергивай…»
Нянечка принесла мою одежду. Плащ, шляпа, костюм, рубашка — все неприятно пахнет карболкой, все помято. А туфли так ссохлись, что я еле-еле их надел. Как все относительно. Еще недавно мне был непривычен больничный балахон, а сейчас кажется неудобным и странным костюм.
Снова записывают, переписывают, регистрируют. Как много люди пишут!
Ну вот я, наконец, на больничном крыльце. Выхожу за ворота.
Жаркое, летнее утро. А на мне теплый костюм, в руках плащ, фетровая шляпа. Я иду по улице и чувствую себя пугалом среди прохожих в тонких рубашках.
«Вот ты и на воле, Рашид! Вот ты и на воле!» — сам себе мысленно говорю я. За эти два месяца я привык говорить сам с собой — ночи были такие длинные.
В мое отсутствие на бульваре установили новые красные автоматы для газированной воды. Как только я их увидел, мне так захотелось газировки, что сразу во рту пересохло.
С собой у меня не было ни копейки. Я сам не знаю, как это случилось, два месяца тому назад такого я бы себе не позволил. Я подошел к фанерной будочке, в которой сидела толстая пожилая женщина, менявшая деньги по три копейки, и сказал ей:
— Дай, мать, мне, пожалуйста, три копейки взаймы, пить хочу!
Она молча подвинула мне несколько трехкопеечных монет. Я взял одну из них.
— Большое спасибо, мать!