Волей-неволей я судорожно стал листать учебники. Сдал кандидатский минимум. И создал сей труд… в голубой папке.
Вот он, твердый кусок хлеба, сладкий кусок хлеба с маслом. Пожизненная пенсия.
Хорошо, что в ванной колонка топится дровами. Я открыл дверь в ванную, включил там свет. Вернулся в комнату, вынул и положил на пол все четыре ящика письменного стола. Они были доверху набиты бумагами.
Я любил порядок. В одном ящике я хранил рукописи всех своих статей, хранил не только вырезки из газет, но и рукописи. Я любил и уважал себя, как большого человека в недалеком будущем. В двух других ящиках были черновики и материалы моей диссертации. В четвертом — вырезки из газет.
Я начал с рукописей своих статеек. Статьи горели неплохо, дружно.
Время от времени я подкладывал их в печку. Потом перешел к черновикам диссертации. Тут я чуть было не впал в ошибку — бросил их в огонь пачкой, и пламя загасло, пришлось кочергой поработать. Больше я этой ошибки не повторял. Клал потихоньку, разъединяя слежавшиеся листы, комкая их.
Минут через сорок ящики мои почти опустели. Тогда я взял со стола голубую папку, собрал в нее аккуратно все триста страниц и пошел к печке. Я сел прямо на цементный пол, подложил под себя веник и так, удобно усевшись, комкал и бросал в гудящую печку страницы за страницами.
Я освобождался от лжи.
Сжег последний листок, скомкал и сунул в топку самою папку.
Ах, какое красивое пламя давала моя диссертация, такое красивое, как было в нашей домашней печке с промасленной трубою только в детстве!
Ну вот, теперь, кажется, все.
Нет, еще не все. Я вернулся к столу и, взяв плотный белый лист бумаги, написал шариковой трехцветной ручкой заявление начальнику о том, что я прошу его освободить меня от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу.
«Взяли бы хоть бригадиром в колхозе, агрономом я сразу не вытяну».
Теперь все. Я бросил в печь и трехцветную авторучку, подарок моего начальника. Медленно, как змея, поворачивалась в огне пластмассовая авторучка. Мне стало неприятно на нее смотреть, я закрыл дверцу печи. Потрогал колонку.
— У-у! Вода горячая, надо искупаться.
Купался я долго, с наслаждением. Воды нагрели мои бумажки много.
«Все-таки они не пропали даром!» — с удовольствием думал я.
Выкупавшись, надел белоснежную сорочку, лучшие летние брюки, туфли. Задвинул пустые ящики в письменный стол. Взял листок с заявлением, деньги, чтобы отдать на бульваре долг, три копейки, и вышел на улицу.
Шел и думал о том, как устроить так, чтобы в мою квартиру въехала обязательно редакционная курьерша тетя Галя. Я шагал на свою работу подавать заявление об уходе.
Я знал, что меня никто не поймет из моих друзей-приятелей, знал, что они скажут:
— Он спятил!
Или придумают, что я потерпел какой-то тайный крах.
Но я был готов ко всему этому. Я шагал с легкой душой.
— Ну, как дела, Рашид? — спросил вдруг, вывернувшись из-за угла, мой далекий знакомый. Он, бедняга, даже моего двухмесячного отсутствия не заметил. Нужны были ему мои дела, как телеге пятое колесо. Он, видно, спешил, хотел ускользнуть, но я, поздоровавшись, не отпускал его руку.
— Ну, как живешь? — переспросил он, облизывая губы, пытаясь все-таки выпростать свою маленькую ладошку из моей лапы.
— Еще дымит очаг! — ответил я ему нашей народной присказкой. Он хихикнул услужливо, вырвался наконец:
— Ну, пока! — и побежал.
Я поглядел ему вслед, закурил и, улыбаясь, пошел своей дорогой.
…Еще дымит очаг! Пока еще дымит, нужно спешить.
1965–1967 гг.