Но вот еще какой-то странный звук доносится издалека. Прислушиваюсь. Звук повторяется строго через три-четыре секунды, тягучий, глухой, он похож на стон раненого зверя.
Вспоминаю — это в море гудит; кажется, вчера мне кто-то объяснял, что это гудит нефтевыкачивающая вышка. Этот далекий рев воскрешает в моей памяти совершенно иную картину.
…Зима. Сумерки. Речка, скованная льдом. Колхозный конюх пригнал поить скот. Животные сгрудились у проруби. Вдруг лед затрещал… Коровы, телята, буйволы шарахнулись к берегу, на твердую землю, вокруг проруби стало пусто.
И тогда все мы увидели, что огромный красавец бык провалился в прорубь. Он бил по кромке проруби копытами передних ног, он грыз лед и ошалело смотрел на нас.
Опомнившись, конюх схватил его за рога и начал тянуть изо всех сил к себе. Край проруби откололся, стремительный поток воды толкал быка под лед… И тогда он заревел, до слез жалобно, отчаянно. Волны захлестнули его. Из воды торчали лишь кончики рогов. Вот согнутая красная спина быка взмыла над водой и все… Но долго еще слышался из-под льда его глухой, обиженный рев.
Может быть, это и вышка гудит в море. А мне кажется, что там, вдали от берега, что-то живое давят соленые морские волны. Стонет оно под волнами, ревет отчаянно, не хочет погибать.
Я слушаю дыхание студента и «депутата», далекий рев в море, гляжу на лунные тени, скользящие по стене и по потолку, и мне так же отчаянно, так же горько хочется зареветь от обиды на самого себя, на всю свою, глупо исковеркавшую собственное нутро, жизнь, за то, что судьба так жестоко обошлась со мной.
Меня разбудил грохот проезжающих по мосту арб. Сквозь сон показалось, что это мы караваном едем на аульскую мельницу.
Прежде чем везти кукурузу на мельницу, мама ее поджаривала, а потом провеивала.
Вечером, по прохладе, она стелила во дворе на чисто подметенную осеннюю землю огромный палас. Босиком вставала на палас вполоборота к ветру, поднимала над головой большой деревянный таз — чара, доверху полный поджаренной кукурузой, и потихоньку начинала ссыпать ее сверху на палас. Неширокая струйка кукурузы плавно лилась, чуть колеблясь, ветер выдувал из нее золу и желтоватую пыль хлопьев.
В такие минуты нам, детям, поручалось следить за курами, чтобы они не склевывали зерна. Но едва мама поднимала над головою чара, едва падали первые кукурузины, как мы забывали обо всем на свете и наперегонки выхватывали из падавших зерен белые, растрескавшиеся и скорее отправляли их в рот. Мы клевали с одной стороны, а куры — с другой.
— Что же вы! — укоризненно вскрикивала мама, когда куры совсем наглели. — Киш! Киш! Что же вы, дети?!.
Мы вскакивали с колен и с криком бросались за курами, отгоняя их в самый дальний угол двора. Куры бежали, суматошно кудахча, растопырив крылья, словно желая взлететь. Казалось, что они были напуганы раз и навсегда, но едва мы поворачивались к ним спинами, как они уже крались за нами следом к паласу.
Наедались мы кукурузы до терпко-сладкого вкуса во рту. Как только я вспоминаю детство, я всегда чувствую привкус жареной кукурузы.
Когда вся кукуруза была провеена и ссыпана в чувалы, отец пригонял арбу.
Я никогда не забуду, как первый раз в жизни поднимал я с отцом мешок на арбу. Гордость заполнила мое сердце, когда отец предложил мне помочь ему. Когда мы стали поднимать мешок, ноги мои подогнулись от тяжести. А когда уже приваленный к борту мешок нужно было перетолкнуть за борт, сил у меня совсем не осталось. Тогда отец придержал мешок на колене, поплевал на ладони, отстранил меня и сам, поднатужившись, перевалил мешок в арбу. Я, как оказалось, был еще не помощник. Я почувствовал себя очень маленьким, бессильным и совсем сник.
Наша мельница была далеко за аулом, она стояла в укромном месте под белою кручей, в густых зарослях. На мельницу вели широкая аробная дорога и гладко утоптанная тропинка. Дорога шла далеко в обход, а тропинка бежала напрямую.
Когда на мельнице случалась большая очередь, отец оставался там ночевать. Если он наутро не возвращался, мама обычно говорила:
— Сынок, глаза отца, наверное, уже ищут тебя на дороге, отнеси ему еду.
Давала мне мама узелок, и отправлялся я бегом на мельницу. Сначала я бежал по тропинке с радостью, довольный, что освободился от мелких домашних хлопот, а потом вдруг душу овевал холод… Кладбище… Тропинка на мельницу проходила через кладбище.