Когда Антон пришел в себя, то осознал два обстоятельства: он лежит в чужой постели, и он так слаб, что может шевелить только пальцами. Видел он, впрочем, неплохо, и когда дверь в комнату открылась, то сразу узнал прекрасную революционерку.
— Это Вы меня подобрали? — хотел спросить он, но горло ему тоже отказало, издав лишь слабый сип.
— Лежите спокойно, Антуан! — встревожилась дама. — Врач запретил Вам напрягаться. Пулю он извлек и сломанное ребро зафиксировал, но Вы потеряли много крови и надо просто ждать, пока ее количество у Вас восстановится. Для этого надо пить красное вино. Я принесла бутылку со стеклянной трубкой, но сможете ли Вы глотать? Попробуйте…
Антон втянул в рот вино из трубки, но проглотить не смог и посмотрел умоляюще на свою сиделку.
— Ничего, выпускайте вино наружу, я вытру его с Вашего подбородка, — успокаивающе сказала дама. — Лучше Вам пока поспать. Спите, спите…
В следующее пробуждение Антон чувствовал себя получше, смог шевелить руками и говорить. Рядом с ним сидела простоватая итальянка средних лет — видимо, реальная сиделка. Первый его вопрос был о синьоре де Фонсека, и сиделка ответила, что «джентиле синьора» (уважаемая госпожа) пребывает в своем кабинете.
— Так я нахожусь в ее доме? — осознал раненый и получил подтверждение.
— А где мой товарищ, которого зовут Мэтью?
— Здесь больше никого нет, только мы, слуги пресветлой госпожи.
Но тут на звуки голосов примчалась хозяйка дома, обрадовалась улучшению самочувствия пациента, но тут же ухудшила его, сообщив о гибели и Мэтью и последних потомков герцогов делла Торре.
— А кучера среди убитых не было? — спросил через время Антон, оправившись от шока.
— Не было ни кучера, ни Вашей коляски — только убитые и раненные лаццарони.
— Значит, Винченцо просто сбежал, все рассказал Бернару и меня уже начали искать, — заключил пациент. — Это хорошо, потому что я не хочу быть Вам в тягость.
— О какой тягости Вы говорите?! — возмутилась дама. — Я так рада, что Вы остались живы, а буду рада еще больше, если смогу Вас выходить. Вот, кстати, вино: раз Вы можете говорить, то сможете, надеюсь, и пить. Ну-ка принимайтесь за лечение! А потом будете пить куриный бульон…
— Хорошо. Но прошу Вас об одном: пусть меня ворочают Ваши люди. Я категорически не хочу демонстрировать Вам свои выделения!
— Договорились, un homme difficiel (привередливый мужчина). Хотя я Вас уже обмывала…
Через две недели Антон смог вставать с постели и ходить кое-как по комнате, а также «отправлять естественные надобности». В ходе разговоров с Элеонорой (она предложила так себя называть) они пришли к выводу, что в Казерте ничего не знают о случившейся с пронырливым атташе беде. Элеонора тотчас вызвалась съездить туда и все рассказать, но Антон вдруг остановил ее: ему пришла в голову мысль о том, что этот случай может помочь ему избавиться от того самого «плена». Деньги на то, чтобы добраться морем во Францию и далее до Равьера, у него были — так почему бы не сбежать с поднадоевшей дипломатической каторги? Но следовало обязательно предупредить Констанцию о том, что он остался жив и о том, чтобы она об этом никому не говорила.
Письмо ушло в Равьер в конце мая, Антон же остался в доме де Фонсеки набираться сил. Они стали много говоритьть с Элеонорой на самые разные темы, и Антон вскоре осознал, как ему не хватало эти годы вполне развитого, серьезного собеседника и как повезло в этом смысле с Элеонорой. Она стремилась к энциклопедическим знаниям, во всех областях человеческих исследований и с жадностью вбирала знания новые, которыми полегоньку стал делиться Антон. Он, впрочем, быстро осознал, как мало у него конкретных знаний, пригодных именно для этой эпохи.
Удивлять Элеонору он начал с простенькой математической забавы, которая поразила его в детстве.
— Я знаю, что Вы сильны в математике, — сказал он, — а я помню из нее только таблицу умножения и уравнения с одним неизвестным. Тем не менее, я могу математически определить Ваши день и месяц рождения. Продемонстрировать?