Вижу на улице ребенка. Скудно одетый и босой, он играет под дождем в грязи перед хижиной и, как ни странно, абсолютно счастлив…
В другой избе: молодая женщина с ребенком на руках. Женщина сияет от радости. Прекрасный ребенок с голубыми глазами. Год от роду, не больше. Отец на войне. От него уже давно не было вестей.
Моя хозяйка делает для нас соломенные сандалии (лапти), которые мы носим как домашние тапочки.
Во время обхода деревни натыкаюсь на группку людей в темноте. Они сидят на корточках, а рядом, на земле, лежит бородатый мужчина средних лет. Какая-то женщина протягивает мне свое новорожденное дитя. Ребенок мертв, он уже остыл. Мать молчит, но в глазах у нее застыла немая боль. Лежащий на земле бородатый русский тяжело болен. Потом узнаю, что заболела и единственная корова в доме. А я ведь пришел к ним за керосином и молоком. Мне стыдно, и я тихонько удаляюсь. В другой хате дрожащая от страха старуха готова отдать мне свою единственную керосиновую лампу. Нет уж, не возьму, пусть оставит себе…
4 ноября
Продвигаемся немного дальше, заходим в большую деревню. Земля подмерзла, стала потверже. Скоро, наверное, сможем преодолевать большие расстояния. Перед нами огромный лес, кишащий партизанами. Но мы должны его пройти, обходных путей нет. Мы задержали некоторое количество гражданских. Фельгибель утверждает, что это не иначе как партизаны. Но, правда, у них не было с собой оружия. Такие, как они, без всякого сопротивления сдавались в плен – и в деревнях, и по дороге. Теперь Фельгибель хвастается, что взял в плен уже с десяток таких оборванцев. Кажется, ему это нравится. Он гордится своей добычей.
6 ноября
Завтра выступаем и движемся дальше. Наконец-то. Мне жаль бедных местных жителей, которым предстоит отдать нам свои и без того скудные припасы. В хлеву не осталось ни одной живой курицы. Впрочем, если бы нас здесь не было, то ночью явились бы партизаны и забрали бы себе все, что нужно. Мы слышали, что они постоянно совершают набеги на деревни.
Караулим пленных, которых хотим сдать в лагерь военнопленных в Карачеве. Мы будем рады поскорее избавиться от них, потому что из-за них приходится выделять больше людей в караул. Да еще и кормить их, а провизии у нас и так мало. На вид это сущие оборванцы, а шеи у них такие, будто они уже побывали на виселице. И все же никто из них не пытается бежать. Наоборот, им, наверное, кажется, что мы разместим их в теплых квартирах и обеспечим питанием. То, что мы приставили к ним охрану, их совершенно не тревожит. «Батюшка» Рюм рассказывал, что в основном это безобидные бродяги – вероятно, солдаты-дезертиры. Но ни у кого из них нет при себе никаких документов. У них нет ничего, кроме их собственной жизни. Они вечно хотят есть и испытывают просто нечеловеческую страсть к сигаретам. Я дал им немного своего табаку. Эти мужики сразу же содрали со стены кусок обоев и скрутили из пожелтевшей газетной бумаги самокрутки.
7 ноября
Уже вечер. На лесной поляне мы разбили палатки и выставили караулы. У меня еще есть немного времени, чтобы как-то описать события прошедшего дня. Мы только подъехали к печально известному партизанскому лесу, в котором сейчас находимся, когда увидели большие щиты, предупреждающие об опасности. Колонна машин двигалась впереди, а я находился в составе крупного отряда под командованием Штоффмана. Поступил приказ снять предохранители на винтовках. Дюжина гражданских («Надо было их расстрелять», – сетовал Фельгибель) шла в центре нашей группы. Все молчали. Мы с опаской поглядывали по сторонам, осматривали кусты, кроны деревьев, поляны – о быстром марше можно было пока забыть. Штоффман часто останавливал нас, чтобы прислушаться к звукам в лесу. Всем как-то не по себе… Треск веток, шорохи… Но никто не стрелял. Разбитые вражеские машины, изуродованные трупы. Все это лишь усиливало наш гнев, а заодно и страх, который пронизывал нас насквозь. Медленно, но верно мы шли вперед, а лес все никак не заканчивался. И только животные, то и дело мелькавшие среди деревьев и кустарника, вели себя довольно беспечно. Ужасная картина открылась на опушке. Мы увидели лесопилку, а вокруг несколько сгоревших хижин. Все пространство было усеяно трупами людей и лошадей, а также сгоревшей техникой. Видимо, здесь был уничтожен едва ли не целый русский батальон. Внезапная атака с воздуха… Судя по всему, вражеское подразделение было застигнуто врасплох этой бомбардировкой. Они так и остались здесь навсегда, посреди леса, едва прикрытые осенней листвой. «Внимание, партизаны рядом!» – прокатился шепот по нашим рядам. Мы действительно добрались до самой жуткой поляны. Ужасная вонь. Об этих мертвецах некому было позаботиться. Только звери жадно набрасывались на трупы и поедали все, что им по вкусу. Неподалеку от этого страшного места мы миновали кладбище павших героев пехотного полка «Великая Германия». Могилы были украшены ветками и камнями. Пунцель, который шел рядом со мной и время от времени потягивал какое-то зелье из своей фляги (по его словам, он пил водку), указал на могилу молодого солдата, награжденного Рыцарским крестом. Дата его смерти оказалась такой же, как и день рождения! Выходит, парень не пережил свой день рождения… Мы вздохнули, когда миновали этот «опасный поворот», как назвал его Пунцель. Думаю, что даже Фельгибель, которого обычно трудно чем-то смутить, почувствовал облегчение – видно, очень нервничал. Но самое страшное ждало нас впереди. Незадолго до того, как устроили привал, мы наткнулись на немецкую разведгруппу, которая прочесывала лес в поисках партизан. Они увидели штатских, которых мы сопровождали в качестве пленников. И набросились на них. «Всех к стенке – это партизаны!» – сказал командир отряда. Штоффман не сказал ему «Нет». Не успели мы опомниться, как подозреваемые были в спешке расстреляны. Их поставили рядом, бок о бок. Несколько торопливых жестов – выкрики по-русски, которые никто не понял, – широко раскрытые глаза, в которых явственно отразился страх смерти, – а потом ударили более чем из десятка автоматов. Они как стояли, так и рухнули вниз, распластались на земле. Некоторые какое-то время еще дергались. Командир отряда добил их. «Вообще-то они заслужили куда худшую смерть. Партизаны ежедневно убивают наших товарищей, издеваются над ними, – сказал он. – Кто не жесток, тот быстро потеряет голову». Он сделал движение, словно хотел сказать, что ему тоже не нравится судить и убивать. Только один среди нас ухмылялся и, казалось, даже радовался. Это был Груль. «Мертвецы… – услышал я его голос, – наконец-то мы сможем снова поесть в одиночестве». И закурил сигарету. Остальные же, в том числе Фельгибель, промолчали, так что слова Груля прозвучали как насмешка. Пунцель дернул меня за рукав и подал свою фляжку. Но я даже губы смочить не успел. Прозвучала команда, и мы двинулись дальше. Между деревьями мелькали птицы. Сквозь облака пробивалось вечернее солнце…