Франц продиктовал мне короткое письмо своей невесте. Очень уверенно и твердо.
Пунцель все свои сигареты раздал раненым. Когда он предложил русским и те согласились, один из наших хотел ему помешать. И тогда маленький Пунцель, покраснев, закричал от возмущения: «На войне эти люди так же невинны, как и мы», – а потом ненадолго замолчал. Видимо, он сильно огорчился…
6 октября
Сейчас я едва притрагиваюсь к своему дневнику: у нас за последние трое суток более 400 раненых. И этому потоку нет конца. Операционная превратилась в настоящую бойню, а моя палата – в камеру смертников.
Утром скончался наш добряк фельдфебель. Лицо Франца, который еще вчера выглядел довольно бодрым, стало мертвенно-бледным, а глаза словно застыли и смотрели в одну точку.
Перед тем как фельдфебель умер, доктор Нико еще раз сделал ему переливание крови. Но все напрасно. Сокрушенно вздохнув, он помог мне уложить мертвеца на носилки.
Никак не могу успокоиться, все время думаю о Франце. Переливание крови ему не помогло… Как же так? Вот он слабеет, он уже пахнет смертью. Ноздри белеют, и кажется, будто кончик носа становится еще острее…
Ночью (наверное, в полудреме) я вдруг проснулся от собственного крика. Мне приснилось, что я лежу в луже крови, а руки мои вцепились в клочья плоти. Утром я и в самом деле обнаружил на носилках темно-красное пятно крови. Не помню, чтобы видел его вчера.
Ночью Франц окликнул меня. Он почувствовал слабость. «Сердце больше не выдержит», – стонал он. Я дал ему дилаудид-атропин. Врач на всякий случай уже и так назначил его на вечер. Приняв лекарство, Франц сразу оживился. Он обнял меня и сказал, что никогда еще не чувствовал себя так хорошо.
У Франца опять признаки сердечной недостаточности. Я снова сделал ему укол. Вечером ему сделали инъекцию камфары. Сегодня Пауль сдал для него кровь. Она текла легко и быстро. Пауль лег рядом на пол, и доктор Нико перекачивал кровь через тонкие резиновые трубочки с канюлями.
7 октября
Сегодня полно работы. Где-то неподалеку взорвался склад боеприпасов. Скорее всего, по чьей-то неосторожности. Жертвы: двое убитых и несколько раненых, в том числе унтер-офицер, который ослеп на оба глаза. Он все еще лежит в операционной, и я слышал, что скоро его переведут в мою палату.
Ну вот! Ослепший унтер-офицер лежит рядом. Он еще не знает, что потерял оба глаза, он пока без сознания, а инъекция морфия будет действовать еще несколько часов. Что потом?
Меня подозвал к себе доктор Нико. Редко приходилось видеть его таким серьезным. Он попросил очень мягко и деликатно сообщить унтер-офицеру, что… Он даже не закончил, но я уже все понял и просто кивнул. Кирхофф и остальные стояли и молча смотрели на меня, словно хотели понять, как я это восприму. Господи, как же мне теперь сказать бедняге правду!
Собравшись с силами, я сказал ему, что он потерял зрение. Взяв его руку, я молча провел ею по своему лицу. Его пальцы нащупали мои щеки, прошлись вдоль носа, наконец добрались до глаз… «Что, оба?» – спросил он. «Да», – тихо ответил я. Его забинтованная голова откинулась в сторону. Не знаю, что он чувствовал, о чем думал. Что происходило там, под толстым слоем бинтов, что творилось сейчас в его сердце. Он глубоко вдохнул, судорожно сжимая мои руки, словно я должен был спасти его от погружения в неведомую бездну… Потом он немного успокоился…
Теперь его глаза потеряны навсегда, их ничем не заменить, для них нет протезов. Взяв поильник, я время от времени даю ему пить. Есть он пока не может.
Еще в полдень к нам зашел молодой лейтенант и прикрепил к кителю раненого унтер-офицера Железный крест 1-го класса. Потом произнес несколько слов. Ослепленный пожал ему руку, и потом я посмотрел на лейтенанта… Тот быстро повернулся и, покачнувшись, вышел из палаты.
Окровавленный китель с Железным крестом лежит у ног тяжелораненого.
Остальные раненые – с более легкими травмами – не меньше, чем я, потрясены тем, что случилось с их боевым товарищем. Ведь он пострадал от взрыва наших собственных боеприпасов…
Сегодня умер Франц. Поначалу казалось, что чувствует он себя получше – но это, наверное, от наркотических уколов. Пока мы беседовали, он, словно утопающий, вдруг протянул ко мне левую руку, – глаза его сделались бесцветными, бледными, – а спустя мгновение его уже охватила агония… Я подбежал к доктору Нико, тот, не мешкая, вколол ему строфантин, но, прежде чем тот подействовал, глаза Франца уже закрылись навсегда. Все выглядело так, как будто он просто уснул.