— Даже и не думай, — прошипела она, — я видела, что становиться с твоими спичками и не собираюсь повторить их судьбу!
— И поэтому у нас здесь небольшой…
Раздался щелчок поворачиваемого ключа.
— Бардак… — закончил волшебник уже перед открытой дверью.
Гвардейцы, стоявшие в проходе, в отличие от Шуса, сразу же заметили Втри и проследили взглядами ее падение на гору подушек, собранную Шусом, после чего перевели вопросительные взгляды на посла Лендала.
— А-а… да мы тут колдуем помаленьку… — не придумал ничего лучшего Фамбер, — учимся, понимаете ли.
По лицам гвардейцев было довольно сложно сказать, что именно они думают как о после Лендала в частности, так о магах и магии в принципе. Вместо того, чтобы что-либо ответить, они закрыл дверь. Вернее, закрыли бы, если бы в самый последний момент не раздался громогласный голос Фур-Дур-Кафа.
— Постойте, уважаемый господин Рузхард-Хаар, извольте подождать!
Раскрываться дверь и не подумала, впрочем полностью закрываться тоже не торопилась.
— Уважаемые господа, позвольте попросить вас позвать уважаемого господина Улфулдар-Марза, у меня есть для него важное сообщение.
Очередная фраза не произвела на дверь особого энтузиазма. Можно было даже подумать, что гвардейцы просто забыли ее закрыть, в то время, как их самих здесь уже не было.
Отчаявшийся Каф, по всей видимости решил прибегнуть к последнему средству, перейти на родной язык в присутствии посла, хотя это и было нарушением приказа Фамбера.
— Версулистик маза го, версулистик маза гоног духург-азус пош-гак-ик-нала!
В отличии от предыдущих, эта фраза произвела впечатление на гвардейцев. Но вместо того, чтобы звать кого бы то ни было, они зашли внутрь и взяли Фур-Дур-Кафа под локти, что теоретически должно было удерживать его от бегства, в том случае если их собрату по службе внезапно придет желание сбежать. Правда у Шуса складывалось впечатление, что если уж у Кафа появится такое желание, его не остановят не только эти двое, но и целый отряд среднестатистических гвардейцев. Глядя на Фур-Дур-Кафа, можно было всерьез задуматься, а не согрешила ли его прабабка с каким-нибудь проезжим великаном. Впрочем, Каф и не думал сопротивляться. На его лице было написана искренняя радость.
Когда дверь закрылась, не преминув щелкнуть замком, волшебник первым делом спросил у более-менее пришедшей в себя Втри, что именно сказал Каф.
— Он обвиняет вас в попытке побега, — ответила ведьмочка, — подлый скробат, он претворялся, что спит, но вместо этого подслушивал и подглядывал! Теперь он наверняка…
— Вот видишь, к чему приводят твои авантюры, — нравоучительным тоном заметил Фамбер.
Ведьмочка прожгла волшебника очередным испепеляющим взглядом.
— Впрочем, — продолжил Фамбер, — твоя попытка была неплохой. Тебе, безусловно, стоит продолжать тренироваться, но не сейчас и не здесь, а в несколько более благоприятных условиях. Хотя, по большому счету, я бы посоветовал тебе не увлекаться полетами.
— Учитель, — обратился к волшебнику Шус, — я давно хотел спросить… Вы не раз говорили, что полеты — это дурная затея. Почему вы так их не любите? То есть, ведь если они работают…
— Это довольно длинная история… — заметил волшебник.
Две пары вопросительных глаз уставились на Фамбера.
— … которую я не собираюсь сейчас рассказывать. Не говоря уже о том, что уж кому, а тебе точно рано задумываться о подобных вещах. Ты даже спичку не можешь заставить летать.
Не дожидаясь прямого приказа, Шус поплелся в свой угол к окну, проклиная себя за то, что затронул столь щекотливую тему. Втри же вернулась к изучению учебника. Когда Фамбер в очередной раз напомнил ей о последствиях, ведьмочка заверила профессора в том, что он не собирается ничего испытывать. Лишь читать теорию.
Спустя минут двадцать в комнату вернулся, точнее был втолкнут Фур-Дур-Каф, лицо которого, светящееся от радости выполнения гражданского долга, не оставляло сомнений в том, что он не только дословно пересказал все слова Фамбера, но и от себя добавил ряд неоспоримых выводов и красочных обвинений.
Впрочем, расцветающий всеми оттенками фиолетового фингал вызывал некоторое удивление. Похоже, в халифате просто не допускали такой возможности, что даже человек, горящий искренним желанием послужить своей стране, способен рассказать все честно и без утайки.
Еще через час дверь вновь открылась для того, чтобы впустить в комнату пару человек, чья одежда состояла лишь из тюрбанов и набедренных повязок. В руках они несли решетку, сплетенную из прутьев, толщиной в большой палец. Идущий за ними мальчик лет десяти, одетый схожим образом, нес огромный, особенно для его размеров, ящик, наполненный разнообразными инструментами, начиная от лома и заканчивая топором.
По-прежнему не говоря ни слова, они подошли к окну и преступили к проламыванию стены. По всей видимости, это каким-то образом должно было помочь в установке решетки.
— Как это понимать?! — гневно воззрился на гвардейцев Лендальским посол, — усиленная охрана, теперь решетки. Выходит, что я все-таки в заключении?
— Простите, не можем знать, уважаемый господин посол, — ответил один гвардейцев, стоявший в дверях. При этих словах он положил руку на саблю, что, по всей видимости, должно было означать, что иноземному послу не стоит делать глупостей.
— Вы хоть понимаете, что в моем лице оскорбляете весь Лендал? — спросил Фамбер, старясь всем своим видом произвести внушительное впечатление..
— Простите, но у нас есть четкие приказы, уважаемый господин посол, — ответил второй гвардеец.
В течение следующей пары часов большая часть комнаты была оккупирована рабочими. Результатом же их деятельности стала грубо заделанная в стену решетка, наклоненная вправо градусов на пятнадцать. Следы раствора, которым замазывали дыры, в которые и были вставленные прутья решетки, были равномерно распределены по всей комнате, во всех трех плоскостях. Но главным неудобством нового предмета интерьера было то, что она не позволяла открыть окна, что грозило в будущем изрядной жарой. По всей видимости, данный вид решеток был предназначен для установки снаружи помещений, а не изнутри, но то ли рабочие не знали об этом, то ли попросту забыли прихватить с собой лебедки, люльки и прочее оборудование для работы на отвесных стенах. В защиту решетки можно было сказать, что сама по себе она была довольно красивой. Во всяком случае тот, кто ее создавал, вероятно считал, что спирали и пяти-лепестковые угловатые цветы, сваренные из ржавых железных прутьев, являются верхом изыска и изящества.
Ближе к вечеру проблема невозможности проветривать комнату стала по-настоящему насущной. Дело было не столько в общей затхлости воздуха, сколько в том, что хоть открыть окно было невозможно, щелок в раме вполне хватало для проникновения запахов конюшни, скапливающихся, спрессовывающихся и конденсирующихся желтоватым налетом на потолке.
Фур-Дур-Каф, фингал под глазом которого своими оттенками и переливами напоминал Шусу темные воды Альмиуракаарры, запретного озера неподалеку от «Задницы бога», новь спал, или делал вид, что спит. Но теперь, после его дневной выходки, никто из его сокамерников не доверял его дубовой реакции на происходящее.
Впрочем, расправиться со стукачом тоже никто не спешил. В отличие от обычных особей этого вида, Кафа никак нельзя было назвать хилым и подобострастным. Для него скорее подошла бы роль вождя камеры, другое дело, что внешность зачастую бывает обманчивой.
Остальные заключенные сгрудились во второй половине комнаты, старательно изображая полное равнодушие к сложившейся ситуации. Несмотря на видимость, между Фамбером и Втри шло бурное обсуждение, точнее переписывание короткими и зачатую более чем эмоциональными записками. Шус, по проф. непригодности из обсуждения был исключен, что в очередной раз заставило его задуматься о пользе умения читать.
Хотя в данном случае невозможность прочесть записки была скорее спасением. Потому как в противном случае ему пришлось бы примкнуть к одной из противоборствующих партий, что неминуемо привело бы к лютой ненависти оставшейся стороны. А учитывая, что выбирать пришлось бы между профессором магии и пусть начинающей, но более чем способной ведьмой, Шус предпочитал вовсе не выбирать. Что же касается позиций каждой из партий, то они были диаметрально противоположными.