Внезапно разозлившись на весь белый свет, Джейк выключил телевизор и откинулся на спинку кресла, время от времени прикладываясь к пиву.
Ему не сиделось на месте, он подошел к окну и стал смотреть на зимнее небо. Интересно, какая она, Мэгги Соррел, думал он. Но вряд ли он когда-нибудь узнает это. Ведь чтобы хорошенько понять человека, его надо узнать достаточно близко. А такой возможности у него не будет.
4
Мэгги Соррел вдруг проснулась словно от резкого толчка. Включив ночник, она взглянула на будильник. Половина четвертого.
Разочарованно вздохнув, она выключила свет, скользнула под одеяло и попыталась заснуть. Ее мысленный взор обратился к дизайну гостиной и библиотеки в доме ее клиента в Роксбери. Образцы тканей и ковров, цвета и краски, предметы деревянной мебели крутились у нее в голове.
Наконец она сдалась, признав, что не в состоянии составить целостную картину. Джейк Кэнтрел то и дело вторгался в ее мысли. Было в нем что-то чрезвычайно притягательное, волнующее, уже не говоря о том, что просто красавец. Но явно он сам не сознает этого. Тут она вспомнила его глаза и затаившуюся в них грусть. Интересно, какая драма произошла в его жизни.
Очевидно, Джейку Кэнтрелу довелось испытать душевную боль. Мэгги слишком хорошо знала этот взгляд. Она называла его взглядом из пробитой оболочки.
Его искалечила какая-то женщина, скорее всего это так. Мэгги вздохнула. Женщины. Мужчины. Какие чудовищные вещи они творят друг с другом, полагая, что делают это во имя любви. Уж она-то знает, ей довелось пережить подобное.
Майк Соррел уничтожил ее — он мог с таким же успехом всадить в нее нож. Впрочем, он убивал ее душу в течение многих лет.
С момента трагедии прошло два года, но воспоминания были по-прежнему свежи. И хотя боль, казалось бы, утихла, наступали моменты, когда она накатывала с такой силой, что застигала Мэгги врасплох. Мэгги изо всех сил постаралась отогнать тяжелые воспоминания, но они, похоже, не собирались отступать.
«В следующем месяце мне исполнится сорок четыре года, — подумала Мэгги. — Сорок четыре». Это казалось немыслимым. Время неслось со скоростью света. Куда делись все эти годы? Что ж, ответ известен. Их поглотил Майк Соррел. Большую часть своей жизни Мэгги посвятила Майку Уильяму Соррелу, адвокату по профессии, и двум их детям-близнецам, Ханне и Питеру, ныне студентам университета. Им скоро исполнится двадцать один год.
Все трое исчезли из ее жизни, и она научилась жить без них, хотя мысли о детях по-прежнему причиняли ей боль. Они заняли сторону отца, несмотря на то, что Мэгги была ни в чем не виновата. Виноват был он. Но у него были деньги, и это, безусловно, сыграло решающую роль.
Ужасно осознавать, что твои дети жадны, алчны и эгоистичны, несмотря на то, что ты старалась воспитывать их как подобает, растила из них добрых, хороших людей, вкладывала в них истинные ценности. Но факт остается фактом. В воспитании своих детей Мэгги потерпела фиаско.
Встав на сторону отца, они сломали в ней что-то очень важное. Она их родила, вырастила, забывая о себе, ухаживала за ними, когда они болели. Она всегда была рядом, ведя их по жизни. То, что они сделали, было чудовищно. Они швырнули ей в лицо всю ее заботу. Швырнули ее любовь, как будто она ничего для них не значила.
В определенном смысле их хладнокровное предательство нанесло ей больший урон, чем отвратительная измена Майка. Он бросил ее, сорокадвухлетнюю, ради молоденькой женщины, которой было двадцать семь и которая работала адвокатом в одной чикагской юридической фирме.
«Но я все же вынесла все это, — напомнила себе Мэгги, — и выжила, главным образом, благодаря Саманте».
Именно Саманта оказалась рядом два года назад в тот ужасный майский день, день ее рождения, который, как она понимала, ей предстояло праздновать в одиночестве. Ханна и Питер учились в Северо-западном университете и были слишком заняты своей жизнью для того, чтобы вспомнить про мамин день рождения. А их отец уехал в то утро в командировку, даже не поздравив ее. Он просто забыл.
В то майское утро, сидя на кухне в их квартире на Лейк-шор-драйв, Мэгги чувствовала себя абсолютно одинокой. У нее не было ни мужа, ни детей. Родители умерли, а она была единственным ребенком в семье. В то утро она испытала и кое-что еще: от нее отреклись, отбросили за ненадобностью, и никому больше не было до нее дела. Даже сейчас, столько времени спустя, она была не в силах дать точное определение своему состоянию, правда, одно она знала наверняка — ей было очень плохо.