В течение десятилетия разделяемое ими мнение о перспективе, которое характеризуется как неоконсервативное, было систематизировано, расширено и нашло выражение в сериях книг, статей, совместных публичных манифестах ряда авторов, иногда адресуемых президенту США или премьер-министру Израиля. Выражая все более критические настроения в отношении и послевоенного Атлантического союза на том основании, что европейцы изнежены и безвольны (поддаваясь влиянию Венеры, к отличие от сильных, находящихся под влиянием Марса американцев), новая доктрина призывает решительнее полагаться на американскую политическую и военную мощь. Большей частью неоконсерватизм оглашается в коротких, часто воинственных заявлениях и статьях, но одной из первых попыток развернутого изложения этой позиции стала книга, изданная Робертом Каганом и Уильямом Кристолом «Present Dangers: Crisis and Opportunity in American Foreign and Defense Policy» (2000 г.), в которой развивается содержание их статьи «Toward a Neo-Reaganite Foreign Policy», опубликованной в «Форин афферс» в 1.996 году.
Хотя эта статья и написана с пылом, свойственным истинно ворующим, то, что стали называть «неоконсервативной» доктриной, не содержит широкой картины изменений, происходивших в мире после холодной войны. В основном в ней излагается модернизированная версия империализма, не связанная прежде всего с новой глобальной реальностью и новыми социальными тенденциями. Скорее, книга отражает специфические представления неоконсерваторов о приоритетах на Ближнем Востоке. Среди страха и гнева, вызванного нападением 11 сентября, неоконсервативный выбор выражается в том, чтобы, воспользовавшись моментом, изложить лишь свои собственные проблемы.
Без 11 сентября доктрина, вероятно, по-прежнему выглядела бы малозначительным явлением, но произошедшее катастрофическое событие придало ей видимость актуальности. Вскоре представители неоконсервативного направления в администрации Буша Второго преобразовали свое мнение в официальную политическую и военную доктрину. По следам 11 сентября доктрина переместилась и в сферу внутренней политики. Интенсивно пропагандируемый страх перед терроризмом создал новую политическую культуру, в которой моральная убежденность находится на грани социальной нетерпимости, в особенности по отношению к тем, чье этническое происхождение или внешность выглядят дающими основание для подозрений. Неустанная бдительность в отношении иммигрантов или даже сбившихся с пути профессоров, особенно с проарабскими взглядами на ближневосточные дела, также отражает желание оправдать собственные тревоги. Даже гражданские права некоторые уже рассматривают как помеху эффективной национальной безопасности.
Стремясь получить более широкое общественное признание, такой альтернативный взгляд на мир, отстаиваемый неоконсерваторами как исторически оправданный новыми глобальными обстоятельствами, приобрел респектабельность благодаря непреднамеренной интеллектуальной преемственности с двумя подлинно проницательными академическими работами. Их совокупное влияние на формирование исторического восприятия сквозь туман, еще оставшийся от холодной войны, придает новому видению эпохи близкий по духу интеллектуальный контекст. Первой из этих двух была книга «Конец истории» — «The End of History and the Last Man» (1992) Фрэнсиса Фукуямы, который сначала был близок к неоконсервативным кругам, но позднее стал самым активным противником взглядов Чарлза Краутхаммера, ведущего популяризатора неоконсерватизма. Другой, еще более серьезной работой была книга «Столкновение цивилизаций и перестройка мирового порядка» — «The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order» (1996), написанная Сэмюэлем П. Хантингтоном, который с самого начала выступал с критикой неоконсервативных рекомендаций. Каждая из этих книг содержала широкую характеристику переживаемого уникального момента истории, раскрывая его глубинную сущность и фундаментальные противоречия.
Книга Фукуямы, написанная в традиции гегельянской и марксистской диалектики, блестяще, но в отдельных местах вводя в заблуждение, показывала, что политическая эволюция человечества увенчалась победой демократии. Этот вывод, встреченный шумным одобрением, был многими истолкован как доказательство того, что демократия стала теперь неизбежной судьбой человечества. (Неоконсерваторы после 11 сентября использовали эту интерпретацию для обоснования своих активистских рекомендаций.) Возможно, только само название книги вводило в заблуждение, учитывая, что автор позднее выразил сожаление о том, что был неправильно понят, и утверждал, что его выводы относительно эволюционной модернизации были не столь далеко идущими. Но его драматическое проникновение в предполагаемую историческую неизбежность демократии служило мощным основанием для тех, кто настаивал на том, чтобы Америка всеми доступными ей средствами выступала за продвижение демократии в качестве центрального направления политики США на Ближнем Востоке. Таким образом, догматический активизм сочетался с историческим детерминизмом.