– Умыться хотите? – грубовато спросила служанка, показывая на кувшин, полный холодной воды. – Могу горячей принести.
Я содрала с рук перчатки для верховой езды, протянула ей. Вспомнилась неизменно угодливая прислуга в замке Элтам.
– Подай горячей воды и проследи, чтобы сюда принесли мою одежду. Хочу сменить платье.
Она поклонилась и вышла, бормоча себе под нос, чтобы не забыть: «Горячая вода. Одежда».
Я подошла к окну, встала на колени на низкую скамью, выглянула наружу сквозь мелкие стекла в свинцовом переплете.
Весь день я пыталась не думать ни о Генрихе, ни об оставленном дворе, но сейчас, в этом убогом доме, я поняла – потеряна не только любовь короля, потеряна и ставшая уже необходимой роскошь. Я не желала быть мисс Болейн из Хевера. Не желала быть дочерью владельца малюсенького замка в Кенте, когда мне совсем недавно покровительствовал сам король Англии. Далеко я ушла от Хевера, и мне ни к чему возвращаться назад.
Отец остался только на три дня – срок достаточный, чтобы повидать управляющего и тех арендаторов, кто особенно настойчиво добивался встречи с ним, разрешить спор о межевом столбе, отправить любимую кобылу к жеребцу; теперь он был готов к отъезду. Должно быть, провожая его на подъемном мосту, я выглядела очень несчастной, если он заметил это, даже вскакивая в седло.
– Ну, что случилось? Соскучилась без придворной жизни?
– Да, – ответила я коротко; не стоит объяснять отцу, что скучаю я не только по двору, больше всего – невыносимо – мне не хватает Генриха.
– Некого винить, кроме себя, – грубовато отозвался он. – Надеюсь, Анна с Джорджем смогут все исправить. Если не выйдет, даже не знаю, что с тобой станет. Может, уговорим Кэри принять тебя обратно? Будем надеяться, он тебя простит.
На моем лице отразился ужас, а отец захохотал. Я придвинулась ближе и схватила его за руку в перчатке, небрежно держащую поводья.
– Если король обо мне спросит, скажете, я очень сожалею, если оскорбила его?
Он покачал головой:
– Давай уж следовать совету Анны. Похоже, она понимает, как с ним управляться. А ты будешь делать, что тебе скажут, Мария. Один раз все испортила, теперь изволь слушаться.
– Почему Анна должна решать, что мне делать? – возразила я. – Почему важно только ее мнение?
Отец высвободил руку.
– У нее есть голова на плечах, она знает себе цену. А ты – ты ведешь себя как четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз.
– Но я и есть четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз!
– Вот именно, – отрезал он без всякого снисхождения. – Поэтому мы и прислушиваемся к Анне.
Он даже не дал себе труда попрощаться. Повернул лошадь и поскакал по мосту дальше к воротам.
Я подняла руку, чтобы помахать, если он обернется, но он не обернулся. Ускакал, прямо держась в седле, глядя вперед. Как настоящий Говард. Мы никогда не оборачиваемся. У нас нет времени на сожаления об упущенных возможностях. Если план не сработал, придумаем другой, если меч сломался, возьмем запасной. Если ступенька рухнет прямо перед нами, перешагнем через нее и продолжим путь наверх. Все выше и выше – вот девиз Говардов, и мой отец вернется ко двору, вернется к королю, даже не кинув на меня прощального взгляда.
К концу недели я обошла все дорожки сада и изучила парк во всех направлениях от исходной точки – подъемного моста. Начала вышивку для алтаря церкви Святого Петра в Хевере и успела закончить квадратный фут неба – на самом деле довольно унылого, потому что там не было других цветов, кроме голубого. Написала три письма Анне и Джорджу и отправила ко двору в Элтам. Три раза посыльный уезжал и три раза возвращался с добрыми пожеланиями вместо ответа.
К концу второй недели я приказала вывести лошадь из конюшни и отправилась на долгую прогулку в полном одиночестве – не могла выносить даже компанию молчаливого слуги. Я старалась скрывать свою раздражительность – благодарила горничную за каждую мелкую услугу, садясь обедать, склоняла голову, когда священник возносил молитву. А хотелось вскочить и заорать от отчаяния – меня заперли здесь, а там двор переезжает из Элтама в Виндзор. Сдерживала ярость изо всех сил – я так далеко от двора, я выключена из жизни.
К третьей неделе я впала в состояние покорной безнадежности. Ни от кого ничего не слышно, и я решила: Генрих вовсе не собирается меня возвращать, а муж заупрямился и не желает знать жену, покрытую позором, – король ухаживал за ней, но любовницей не сделал. Такая женщина авторитета мужу не прибавит. Такую лучше всего сослать в деревню. Анне и Джорджу я писала еще дважды на прошлой неделе, но ответа снова не получила. Но во вторник на третьей неделе моего заточения я получила наскоро нацарапанную записку от брата: