- Да нет. Просто показалось вчера, что она Андрюхе понравилась, за друга переживаю, - схитрил он.
- А это он и есть.
- Да ты что? Шустрый... - протянул он, и подумал: "Все-таки опередил".
А Елена после их ухода почувствовала огромное облегчение, но не оттого, что они ушли, а оттого, что она объяснилась с Татьяной, что теперь ничего не надо скрывать, умалчивать, что, наконец-то, она сможет с ней поделиться, пусть не всем до конца, но все же, многим.
Всю неделю, в обеденный перерыв, Таня не отходила от Елены, наскоро покушав с матерью, бежала к ней. Они выходили во двор института, садились в беседку подальше от чужих глаз, курили и задушевно беседовали: об Андрее, о Саше (!), о любви и сложностях жизни. Однажды их застал там главный технолог. Он хоть и занимал столь высокую должность, но дядька был веселый и простой в общении.
- Кто это здесь прячется? - напугал он их своим низким раскатистым басом. - Татьяна? Ты куришь? А мать знает?
- Нет, Вильдам Хабибович, вы меня не выдавайте! - просительно улыбнулась Таня.
- А-а, а! Да чего тебя выдавать, от тебя и так табаком нести будет.
- А мы леденец пососем.
- Лучше б леденец вместо сигареты пососала. И ты туда же, Елена.
У него была забавная привычка: всех молодых девочек, работавших в институте, он называл полными именами, порой даже, по имени-отчеству, а женщин в возрасте, наоборот. Танину мать он называл просто Ира, главного бухгалтера - Валя, и даже Марию Григорьевну, женщину предпенсионного возраста, имевшую звание "Заслуженного строителя Узбекской ССР" за восстановление Ташкента после землетрясения 1966 года и дорабатывающую здесь по здоровью в отделе ПГС (промышленно-гражданское строительство), звал просто Маша. А к этой тоненькой девочке он всегда испытывал чувство уважения за ее ум, чувство юмора, доброжелательность. Он любил в шутливой форме побеседовать с ней о "глобальных проблемах человечества", а она всегда подыгрывала ему, нисколько не уступая в интеллекте. Особенно теперь, когда она осталась одна и работала, как вол, он проникся к ней чувством отеческой любви и заботы.
- Я понимаю, что свобода пьянит, хочется делать все то, что раньше было запрещено, но курение для девушки не лучший способ доказать свою самостоятельность. Я не читаю тебе нотаций, а говорю просто, как человек, которому небезразлично твое будущее.
- Спасибо, Вильдам Хабибович. Но я считаю, что курение вовсе не означает свободу от нравственных устоев. Курили многие известные женщины: ученые, государственные деятели, великие актрисы, поэтессы, - но им никто не ставил в упрек эту, да, я согласна, дурную привычку.
- Значит, ты согласна, что привычка - дурная, - ухватился за ее слова Вильдам Хабибович, - что пагубно влияет на здоровье молодых девушек, будущих матерей?
- Согласна. Но, скажем, работа маляра, особенно промышленного, гораздо вреднее своими токсичными ингредиентами для здоровья не только девушек, но и парней тоже. А все же берут на работу молодых и даже призывают гробить свое здоровье "по комсомольским путевкам".
- У-тю-тю... Куда тебя занесло?! Ты только не скажи подобного кому-либо другому.
- Ну, что уж я, совсем "обкурилась"? Я знаю с кем можно говорить, а с кем нельзя.
- Интересный ты, человечек, Елена. Даже я, тертый калач, порой поражаюсь твоей осведомленности в некоторых вопросах. Откуда это?
- Читаю много и не только детективы и любовные романы, но и публицистику, и научно-популярные журналы...
- Когда же ты успеваешь, девочка? - с теплотой в голосе спросил он.
- Стараюсь. Я же не читаю того, что мне скучно и неинтересно, а для того, что интересно, всегда минутку найти можно.
Но тут зазвенел звонок, означавший окончание обеденного перерыва, и они разошлись по своим отделам.
Однажды, еще две недели назад, Вильдам Хабибович подошел к ней в рабочее время и вызвал ее в коридор.
- Елена, ты что, институт бросила? Конечно, я понимаю, что работать и учиться тяжело, но надо думать о будущем.
- А я в другой буду поступать.
- А этот тебя чем не устраивает? Строительство не нравится?
- Нет. Я к строительству хорошо отношусь, но в рамках собственного дома. Вот квартиру отремонтировать - это я с удовольствием, а всю жизнь этим заниматься не хочу. Жизнь идет вперед, мир завоевывают компьютеры, а это математика, моя любимая наука. Хотелось бы свои способности в этой области реализовать.
- Так куда же ты собралась поступать?
- Наверно, в САМГУ, на мехмат, но я еще не узнавала, какие там факультеты и специальности есть в этом направлении.
- Понятно. А зачем поступать. Может, переводом?
- Вряд ли. У нас в институте математика была в сокращенном варианте, а там, небось, все углубленнее и более развернуто. Не совпадает.
- Ну, - задумался Вильдам Хабибович, - думаю, я смогу тебе помочь. Есть у меня один старый друг в университете, поинтересуюсь, что можно сделать. А что ты там о ремонте говорила? Может, что подсказать?
- Подскажите. Я бы хотела в спальне одну стену звукоизолировать. У меня с той стороны соседи очень "веселые": пьянки, гулянки, порой до утра, а стены у нас, сами знаете, какие. И еще посоветоваться, что делать с клеевой побелкой, она у меня ядовито желтого цвета, смывать ее - можно соседей до первого этажа затопить. Может, ее можно чем-то закрасить, а потом обои поклеить?
- Можно подумать, что ты профессионально занималась маляркой, только маляры говорят поклеить, а не наклеить.
- Нет, я не занималась, но в некотором роде, в курсе.
- Во всем ты в курсе?! - с вопросительной иронией сказал Вильдам Хабибович. - Ну, ладно. Чтоб что-то советовать, надо посмотреть. Тебе не к спеху?
- Нет. Когда Вам будет удобно, скажите.
На том и порешили.
И вот в среду, как раз в тот день, когда Вильдам Хабибович "застукал" их с Татьяной в беседке, в конце рабочего дня он нагнал ее при выходе из института.
- Ну что, Елена? Пожалуй, если ты не против, я мог бы сегодня посмотреть твою квартиру. Пригласишь старика к себе домой?
- С удовольствием, Вильдам Хабибович, только я пешком с работы хожу, это минут сорок. Как Вы?
- Да я, вроде, еще крепкий старичок. Ну, а с прелестной спутницей грех не прогуляться.
- Тогда пойдемте.
Вильдам Хабибович галантно подставил ей локоть.
Вильдам Хабибович Минигул, как он сам себя называл, "маленький шумок", был высоким крепким мужчиной, тридцати восьми лет, с круглым татарским лицом, густыми, но не длинными усами и небольшими залысинами на висках. Одевался он всегда элегантно с большим вкусом: строгие, но идеально сидящие на нем костюмы, всегда при галстуке, рубашки всегда в тон костюму, туфли всегда начищены. Вот и сейчас на нем был серый длинный плащ, из расстегнутого на одну пуговицу ворота выставлялся черный шерстяной шарф, черная шляпа, черные перчатки, брюки от темно-серого костюма и черные туфли. Идти подруку с таким мужчиной было приятно, а особенно приятно ловить взгляды не только молодых девушек, но и женщин постарше.
- Вот, Елена, посмотри, - рассуждал по дороге Вильдам Хабибович, - идут навстречу люди: молодые и не очень, мужчины и женщины. И все обращают на нас внимание. И что они думают? А думают они, вот что: какую молоденькую и хорошенькую девочку отхватил этот старый таракан.
- А мне кажется, что, наоборот, они смотрят и думают: какого шикарного мужика подцепила эта сопливая девчонка.
Вильдам Хабибович хохотнул и легонько похлопал ее по руке, которой она держала его за локоть.
- Один - один. Значит, к какому выводу мы придем? Шикарный мужик и хорошенькая девочка или старый таракан и сопливая девчонка?
- Мне больше нравится: шикарный мужчина и хорошенькая девочка. Со "старым тараканом" Вы уж перегнули. Раньше в Вашем возрасте мужчины только женились и заводили детей, а в жены брали молоденьких шестнадцатилетних девочек. И это было нормально. Ну, а называть Вас тараканом вообще никому в голову не придет.