"Как я мог допустить довести себя до такого безрассудства? Я был готов убить ее, только не отдавать другому. Но причем здесь она? Она никогда не была моей и даже не догадывается о той буре чувств, которые меня захлестывают. Она - юное хрупкое создание, но уже умеющее по-настоящему любить. Невооруженным глазом видно, что она любит этого мальчика, и мальчик ее достоин. А моя черная зависть готова погубить их светлые чувства. Вилька, ты же сильный мужик! Не поддавайся этому дьяволу, сидящему в тебе, иначе ты перестанешь себя уважать и погубишь не только ее, но и себя. Вспомни, что говорила мать: "Запомни, Виля, любовь должна приносить только счастье той женщине, которую ты любишь, чтоб тебе не было стыдно впоследствии за боль, причиненную ей. А тебе будет стыдно".
Она говорила это, когда застала его, девятиклассника, яростно стучащим кулаками по подушке, потому что Наташка, в которую он был влюблен и которую уже не раз водил в кино и целовался с ней на последнем ряду темного зала, заявила ему, что он ей не интересен, и она будет встречаться с другим. Он тогда был готов ударить ее за эти слова, но не смог поднять на нее руку, только бросил ей в лицо: "Сука! Я убью тебя! И твоего хахаля тоже!" Горячая восточная кровь не раз подводила его в детстве и юности, пока он не научился усмирять ее. Как не любил он свою жену, как не ревновал ее, он никогда не говорил ей подобных слов, не поднял на нее руку. Но вот теперь, когда, казалось, он совсем остепенился, успокоился, помудрел, любовь к этой девочке, вновь всколыхнула его "тихую заводь чувств", заставила бурлить кровь, которая захлестывала разум, мутила рассудок. И вот теперь ему стало стыдно, хотя он еще ничего не сделал Елене, стыдно за свои черные мысли, за свою необузданную страсть.
Вильдам смотрел на резвящихся в траве Андрея с Еленой и старался думать о них, как о детях, но у него плохо получалось. Тогда он отвернулся и попытался настроить себя на мысль, что она счастлива, и это главное. Как ни странно, это помогло, только не отпускавшая его душу тоска заставила его глубоко вздохнуть. Этот вздох не укрылся от Надежды, но она объяснила его себе иначе:
"Хороший человек, а так одинок. Вон, какую поездку для нас организовал. Ничего, Виля, возможно, скоро кончится твое одиночество..., и мое тоже..."
Когда шашлыки уже источали соблазнительный аромат, в миске остывала испеченная на костре картошка, огурцы и помидоры, крупно порезанные, нехотя отдавали свой сок лепешкам, на которых были разложены, солнце уже заходило. Южные сумерки короткие, а здесь в горах темнота наступала почти сразу, едва солнце пряталось за вершинами. Дневная духота быстро сменилась вечерней прохладой. Затрещали цикады, в траве кто-то завозился, зашуршал.
- Тут, наверно, змеи водятся, - с опаской придвигаясь ближе к костру, сказала Елена.
- Змей раньше не встречал, а вот ежа видел, - успокоил ее Вильдам.
- Ну, раз здесь ежи водятся, змей быть не должно, они их быстро выловят, - поддержал его Андрей.
По воле случая, Елена оказалась сидящей между мужчинами, а каждый из них готов был защищать ее не только от змей, но и от любого другого зверя, пусть и двуногого.
В небе уже зажглись огромные яркие звезды, весело потрескивали дрова в костре, тихо журчала вода. Сытная еда и терпкое вино возымели успокаивающее действие на желудки и весь организм отдыхающих. Елена потянулась за гитарой и протянула ее Вильдаму.
- Спойте.
Он молча взял гитару, посмотрел ей в глаза и запел:
- Милая моя, солнышко родное,
Где, в каких краях, встречусь я с тобою...
Потом они пели другие песни Визбора, песни Высоцкого, Никитина, Окуджавы...
Сидели долго, не обращая внимания на время, здесь, на природе, вдали от цивилизации, оно для них остановилось, были только горы, только звезды, только свет костра и ощущение единства душ, сидящих вокруг него людей. Первой задремала Надежда, положив голову на плечо Вильдама. Некоторое время он сидел, не шевелясь, боясь ее потревожить, потом бережно обнял, тихо проговорил: