Ганс, обвешанный фотоаппаратами, «отстреливает» фоторужьем первые в своей жизни снимки пингвинов. На кормовой палубе собрались поляки. Самый старший из них, кинорежиссер Ежи, всегда спокойный и уравновешенный, ведет себя на этот раз на редкость странно. В его руках сверкающая труба — любимый инструмент пассажирского помощника. Повернувшись лицом к солнцу, он извлекает из нее медленную грустную мелодию. Я с беспокойством слежу за ним.
— У Ежи сегодня день рождения, а радиограммы из дома нет, — отвечает на мой недоуменный взгляд его товарищ, биолог Анджей.
На верхней палубе у дальномера трудится Василий Евграфович. Пока решается вопрос о ледовой разведке, он замерят дрейф ближайшего, похожего на верблюда айсберга, который словно магнитом притягивается к нашему судну.
Доктор упаковывает в каюте медикаменты. Все заняты последними приготовлениями. Геофизик, знаток морских слонов, совсем взмок, перетаскивая на палубу свои многочисленные ящики с оборудованием. Только пассажирский помощник отдыхает: ему предстоящий заход в Антарктиду не сулит особых хлопот.
Наконец получены рекомендации из Молодежной. Ветер изменился, во льдах появились разводья, ледовая обстановка явно улучшается. Космические снимки показывают: чистая вода всего в нескольких десятках километров к югу от нас. И вот мы снова в движении.
Нередко на пути встают причудливые ледяные горы, по сравнению с которыми наши суда выглядят детскими корабликами, и мы торопливо проскальзываем мимо, любуясь ультрамариновыми нишами в основании айсбергов.
После ужина все собрались в кают-компании. Это был прощальный вечер. Ганс показал нам слайды Берлина, семейные фотографии. Геофизик сел за пианино и с чувством заиграл аргентинское танго, поглядывая на собравшихся в уголке девушек. Потом вместе с пассажирским помощником спел «Подмосковные вечера». В корабельной обстановке перед высадкой на ледяной континент они звучали совсем по-особенному. Геофизик, тряхнув несуществующими кудрями, заиграл вальс, и наши летчики —парни отважные, не боящиеся рисковать, решились пригласить дам на танцы. Даже пассажирский помощник ничего не мог возразить против этого прощального антарктического вальса, а, наоборот, поощряюще улыбался.
Когда после вечера я поднялся на мостик, то удивился — над водой стоял густой туман, видимость не больше двух кабельтовых. Мы идем в кильватере за «Сомовым». Корма его едва угадывается в тумане, зато на воде отчетливо виден тянущийся за ней след.
Старпом, припав к смотровому окну, дает команды рулевому: «След не теряй, на него не ходи, оставляй чуть правее».
Из тумана внезапно выползают льдинки, обломки айсбергов; приходится лавировать. Следуют команды: «Влево полборта. Одерживай. Право на борт. Прямо руль». И после минутной паузы: «Влево не ходить». И очевидно, еще для большей острастки: «Ни грамма влево!»
Корма «Сомова» пропадает, теряется в густом тумане. Старпом снимает трубку радиотелефона (между судами поддерживается постоянная связь), просит зажечь кормовые огни. С «Сомова» тоже порой звонят, предупреждают об опасностях: тяжелая льдина слева по борту, айсберг справа. Туман продержался всю ночь, а утром мы внезапно вынырнули на простор.
Пояс дрейфующих льдов и айсбергов. Там, где над горизонтом разлито золотое сияние, находится Антарктида.
Перед нами поля ровного морского льда — береговой припай. Дальше на юге горела яркая желтоватая полоса. По прошлым экспедициям я знал: это сверкает под лучами солнца Антарктида.
Глава шестая
ОАЗИС В ЛЕДЯНОЙ ПУСТЫНЕ
Молодежная, сов. полярная станция в одноименном оазисе зап. части Земли Эндерби в Вост. Антарктиде. Работает с 1963 (с 1971 гл. база сов. антарктич. экспедиций).
ЛЮБО-ДОРОГО
Антарктида не ложе из роз, но она и не самое твердое ложе в мире.
Ан-2, загруженный брикетами мороженого мяса из судовых холодильников, взял курс на Молодежную. Летчики без лишних слов прихватили меня с собой. Решение лететь пришло внезапно после разговора с Феликсом, старым товарищем по антарктическим экспедициям, только что прилетевшим к нам на судно после зимовки на Молодежной.
— Ты не узнаешь теперь станцию, — сказал он. — Ты же ее лет пять не видел. Многое изменилось. Сейчас смотреть любо-дорого!
Феликс, аэролог по профессии, отзимовал в Антарктиде в пятый раз. Последние годы я его видел редко. Встречались от Антарктиды до Антарктиды. И всегда он помнился мне жизнерадостным, пышущим здоровьем, созданным для суровых полярных зимовок. А сейчас меня поразили его запавшие глаза с темными обводами, резко похудевшее лицо. Тем не менее во всем его облике чувствовалось что-то несолидное, мальчишеское. Эта своего рода инфантильность отличала и многих других зимовщиков. Я разделяю довольно распространенное мнение, что длительное пребывание в Антарктиде, несмотря на суровые условия, по-своему «молодит» или, по выражению одного из полярников, «консервирует».