Шли дни и недели. Обманчивая теплота июня сменилась июльскими грозами, а затем снова настал август. И он принес дурные вести.
— Король умер, — сообщил глухим голосом возница, привезший в дом леди Тремейн сено и продукты одним пасмурным днем. Он был, как и все в государстве, подавлен смертью правителя. — Похороны послезавтра, а на следующей неделе состоится коронация. Его Высочество займет пост отца.
Он говорил что-то еще, но Элла, добрая и сердобольная Элла, его уже не слышала. Она замерла, словно изваяние, а затем отступила на шаг, еще и еще, и бросила опрометью в лес. Она бежала прямо в домашнем платье и туфлях, простоволосая, и по ее щекам текли слезы. Девушка бежала прямо через чащу, и ветки больно хлестали ее по рукам. На миг ей почудилось, что она — олень. Да, да, олень, тот самый, что год назад бежал по королевским угодьям, спасаясь от принца и его свиты, и который, сам того не подозревая, познакомил несчастную Золушку с тем, кто украл ее сердце. Ей показалось это всего на миг, но она замерла, словно всадник возник прямо перед ней, хотя, конечно, никого рядом не было и в помине. Покачнулась, и рухнула на колени.
— О Кит… Бедный, бедный Кит!..
Она плакала навзрыд, закрыв лицо руками, и вместе с ней плакало и небо, проливным дождем поливая кудри, платье. Сердце, вскрытое горестной новостью, будто кинжалом, кровоточило с новой силой. Золушка сидела совсем одна посреди леса, однако ей чудилось, что она буквально чувствует боль возлюбленного, который был где-то далеко, у гроба отца.
Впрочем, как знать… Может, так и было?
Она пришла домой лишь к ночи. Несколько часов она пробродила по лесу, не зная, в какой стороне находится опушка и откуда она пришла, однако вряд ли Элла хотя бы поняла, что чуть было не заблудилась, настолько она была погружена в горе любимого человека. Ей хотелось забрать хоть часть его боли, его страдания, его утраты, и она шептала ему слова утешения. Знала она, что и он бродит в этот же миг в лесу в одиночестве? Вряд ли. Но это было так: оглушенный смертью короля, смертью отца, Кит бежал прочь от вельмож и траура туда, где был так счастлив год назад, встретив удивительную незнакомку.
— Как тебе больно сейчас… Как тяжело! Я знаю, что такое потерять отца, и я все бы отдала, чтобы ты никогда не узнал этой утраты, — шептала себе под нос Элла, уже даже не пытаясь утереть слезы.
— Милая, родная моя… Если бы я мог только обнять тебя, — принц прислонился лбом к дереву, прикрыв глаза и вызывая перед собой образ своей лесной феи, в ее простом платье, верхом на пегой лошади.
— Если бы я только могла сделать что-то, чтобы унять твою боль…
— Вот бы ты была здесь. Как мне не хватает тебя сейчас! Боже, ты только видение, но мне кажется, что ты поняла бы меня сейчас…
— … я бы постаралась утешить тебя…
— … дать надежду, веру, что я смогу жить дальше…
— … всю мою любовь к тебе.
Увы, в те черные часы для них и для всего королевства их разделяло куда больше, чем несколько верст.
*
Не буду утруждать вас историей того, как время снова тронулось с места и завертелось. В конце концов, я видела столько утрат, столько смертей, столько смен королей, царей и даже императоров, что я совру, если скажу, что помню все в деталях. В конце концов, это было так давно! Тогда я была еще совсем молода, и я порхала между своими подопечными, от дочери булочника из маленькой деревушки до не много ни мало фрейлины из дворца той самой принцессы, брак с которой так настойчиво предлагали нашему принцу.
Да, думаю, вы все поняли верно — это я сотворила и тыквенную карету, и мышиных лошадей, и гуся-кучера, и платье, и туфельки… О да, тогда я умела делать вещи и похлеще, чем бальные наряды! Почему же, спросите вы, я не сделала магию хоть немного более долговечной? Ох, милые, будто сами вы не знаете, как ненадежны чары, наложенные на что-то, что само из себя уже повреждено или сломано. И потом, неужели вы думаете, что смастерить что-то на скорую руку, когда девушка уже опаздывает на торжество, так просто? Нет, нет, это неимоверно сложно, и поэтому нет ничего удивительного, что магия полуночи, магия нового дня, так легко сняла мои чары.
Почему же, спросите вы, я не помогла Золушке в тот год, когда она в неведении находилась далеко-далеко от столицы? Увы. Феи-крестные могут многое, но мы не всемогущи. Мы можем создать великолепное платье из рваного наряда, наколдовать мост через полноводную реку и спасти человека, сорвавшегося с обрыва, но — увы — мы не можем сделать этого, пока человек сам не поверит в нас и нашу магию. Мы даже не можем показаться ему на глаза.
Нет, я ничуть не виню мою малютку-Эллу, что она перестала верить в чудотворное созидание моей магии, когда ее негодяйка-мачеха решила обмануть ее. Я лишь могла наблюдать за ней, наблюдать за принцем. И верить в чудо.
Но эта история не о чуде.
*
Август сменился сентябрем, за сентябрем с заморозками пришел ноябрь. Элла справила свое второе Рождество в охотничьем домике отца, а Кит — первое рождество в новой для себя роли, роли монарха.
— Эй, Золушка! — закричала леди Тревейн из столовой, где она и ее дочери справляли праздник. — Принеси еще мяса, да поживее!
— Ваше Величество, — Эрик почтительно склонился перед своим другом, привлекая к себе его внимание. Король извинился перед своим собеседником, почтенным графом, и жестом указал Эрику продолжать. — Это касается тех детей, что Ваша Светлость просила собрать. Они ждут в Малой гостиной.
Январь засыпал и города снегами, февраль укутывал степи поземкой, март пускал веселые ручейки между деревьев в лесу. Зачем мне говорить, как тосковали друг по другу двое молодых людей, чувства которых разлука нисколько не уменьшила? Вы и сами знаете это, если хоть раз любили так сильно, что все сердце заполняется чувством, а, если не любили так, никакие слова не смогут описать вам того, что пережили они. Месяцы шли, утекали, и, пожалуй…
А, впрочем, нет. Я расскажу все по порядку.
В мае, когда снег сошел окончательно, и снова наступила весна, леди Тремейн решила, что медлить дальше нельзя, и что надо сделать все возможное, чтобы устроить судьбы своих дочерей. Своих, разумеется, родных дочерей: для своей падчерицы она уже сделала все, что было в ее силах, все, что можно было сделать через обман, лесть и жестокость.
— Анастасия, Дризелла, вы поедете в июне на бал-маскарад в столицу, и там найдете себе женихов, — заявила она как-то утром.
— А вы, маменька? — взвизгнула Анастасия, уронив ложку. — Вы что, бросите нас одних?
— Нет, мои рыбоньки, — запричитала миледи, обнимая обеих дочек по очереди и прижимая к себе, — Конечно, нет, золотые мои! Я поеду с вами, а Золушка останется дома, приглядывать за хозяйством. Да?
— Но маменька, неужели ей совсем не нужно найти себе жениха? — слабо возразила Дризелла, однако до того робко и нерешительно, что это показалось скорее вопросом. Мать обожгла ее взглядом, но прежде, чем леди успела сказать хоть слово, в разговор вмешалась сама Элла.
— Милая сестра, спасибо тебе, но это совсем не нужно. Мое сердце уже занято, и я никого больше не смогу полюбить так, как люблю его. Вы поезжайте, а я останусь. Право, я… — но ее беспардонно перебили.