Эти сведения я получил теперь от своей сестры. Прилагаю при сем перевод с итальянского письма, полученного мною от моей сестры, в ответ на просьбу сообщить мне, что она знает об этом деле.
Между прочим, думаю, что поездка Цивина в Осло могла также быть как цель -- поставка немцам каучука. Вспоминаю фразу, брошенную им во время очной ставки у Натансона. "А может быть я заработал на покупке и продаже каучука?"
Теперь разрешите мне сделать некоторые выводы.
Цивин был членом партии эсеров, талантливый оратор, поэт и вообще одаренный человек -- избалованный богатыми родителями, женщинами и т. п.
По Вашим сведениям он получал от немецкого посла в Берне 25.000 франков в месяц. В то время это была колоссальная сумма. Как ни широко он жил, он не мог проживать эти деньги. Вы жили в Швейцарии в то время, представляете себе проживать 25.000 франков в месяц? Только миллионеры в буквальном смысле этого слова могли позволить себе такую роскошь!
Между прочим Вульф и я будучи служащими "Проводника" получали по тому времени огромные оклады. Вульф получал 20.000 фр. в год! Я получал 15.000 в год! И это считалось по тому времени неслыханным жалованием, и мы жили прилично, помогали каждый из нас своей партии и своим товарищам!
Я не хочу обвинять партию, т. е. главарей партии с.-р., и далека от меня мысль оправдать Цивина. Как я Вам писал выше, я лично, после свидания с Натансоном, порвал всякие отношения с ним [с Цивиным]. Но после свидания с Натансоном, почему история была потушена? Почему Цивин не только остался в партии, но по приезде в Россию получил назначение от партии, и видные члены партии продолжали встречаться с ним. [Это] мне совершенно непонятно! Вывод один -- часть денег шла партии. Какая?.. Но важен сам факт по себе...
Вот все, что могу Вам рассказать об этой печальной истории.
О моем дорогом друге Вульфе Драбкине, кроме тех сведений, которые и Вы имели -- ничего не знаю -- хлопотал одно время о том, чтобы вернуться в Италию, но не удалось ему, к сожалению. Знаю, что кроме Люси у них был сын. Вот все, что знаю о них. Мы прожили вместе много лет, здесь в Италии, и, несмотря на то, что были политическими противниками, Вульф был бундовец, а я [в] Поале Цион, были близкими друзьями. Сомневаюсь, перенес ли он все лишения и горькие разочарования.
Что Ваша сестра Полина? где она?
Если опубликуете документы о Цивине, хотел бы иметь копию. Если что-нибудь неясно в моем описании (очень хаотическом) и если у Вас есть кое-какие вопросы, -- к Вашим услугам. Очень рад буду, если Вам удастся выделить из этой истории Виктора Михайловича, которого я очень любил и уважал.
С сердечным приветом
Давид Гольдштейн
Простите за мой русский язык! Вот уже 53 года, как я уехал из России.
Перевод письма с итальянского моей сестры
К сожалению, мало могу рассказать тебе о жизни Жени в германии и в Швейцарии. Он никогда не говорил со мной об этом периоде, и я его не спрашивала.
О его широкой жизни в Швейцарии я узнала только, когда была вызвана в полицию в Кишиневе, где мне показали твое письмо ко мне, в котором ты мне писал о лукуловой жизни Жени. Мне только прочли его, но не дали. Но должна тебе сказать, что мне в голову не могло прийти то, о чем ты пишешь теперь в твоем письме. Я считала, что он, вероятно, живет за счет какой-то старой женщины, -- и после тяжелого переживания я написала ему, что не желаю больших никаких репортов с ним.
После этого письма я получила небольшую сумму денег (единственный раз) и письмо, в котором он умолял меня не бросать его и быть готовой выехать в Швейцарию с Сарой (дочкой), как только он устроит все разрешения на проезд. Это разрешение никогда не прибыло, и я больше никаких известий от него не имела.
После революции я снова поехала в Добромино, к родным Жени, которые меня умоляли приехать, хотя бы на короткое время, с Сарой. Через несколько дней получилось известие из Москвы, что Женя приехал туда и приезжает в Добромино. Он приехал в ужасном состоянии здоровья, и у меня не хватило храбрости бросить его в таком состоянии и требовать от него объяснений.
Он пролежал несколько месяцев, и я ухаживала за ним как сиделка. После этого мы выехали в Москву и оттуда должны были выехать на Кавказ. Женя получил от партии очень важное назначение. В этот период я познакомилась с Черновым, но я их видела несколько раз у дяди Жени -- Богрова, у которого мы жили. Женя вернулся в Россию с очень малыми деньгами.
Когда произошла октябрьская революция, мы все еще жили у Богрова, и первое время Чернов еще приходил, пока не пришлось ему удрать. Женя после долгих размышлений примкнул к коммунистам и работал усиленно, но болел все время. Нас послали раньше в Калугу, потом в Ростов-на-Дону и в другие места, -- не помню теперь названий городов.
Моя жизнь была очень тяжелая. Я была сиделкой у умирающего. Наконец, я получила разрешение выехать с ним в Крым. Но через несколько дней после нашего приезда Крым заняли белые, и нам пришлось удирать. Не могу описать тебе, какие муки мне пришлось пережить с Женей, который еле держался на ногах, с маленькой дочкой.
После его смерти мне удалось с Сарой пробраться в Одессу и оттуда в Кишинев. Остальное ты знаешь. Единственное, что могу тебе сказать, -- мы никогда не говорили о периоде его жизни в Швейцарии и наши отношения были очень натянуты. И если бы не его болезнь, я не осталась бы с ним ни одной минуты.
Повторяю: он приехал через Англию с Черновым, Сухомлиным и другими членами партии, которых я не знала. С Лениным и Троцким он не встречался. Он всегда был болен, и все приходили к нему.
Я не верю, что Женя встретился с родными во время войны в Варшаве. Я этого не знаю и думаю, что это выдумка. Во всяком случае я рассказала тебе все, что я знаю и что помню.
7. Р. А. Абрамович -- Д. Р. Гольдштейну
4 июня 1958 г.
Дорогой Давид Рафаилович,
Очень признателен Вам за Ваше подробное письмо и за перевод письма Вашей сестры. Для нас, здесь, старых друзей В. М. Чернова, создалось тягостное положение ввиду того, что Ваше повествование о сцене суда оборвалось на ноте, которая оставляет какую-то неясность относительно В. М. ввиду ничем не доказанного утверждения Цивина, что В. М. в курсе всего его дела. Ни одного из участников этого разбирательства, кроме Вас, не осталось в живых. Может быть только тот с.-р. Розенберг, о котором Вы вскользь упоминаете, но которого, по-видимому, Вы сами не знали раньше. Этой фамилии здесь никто не знает, что не удивительно, если это был просто рядовой член заграничной группы с.-р., не игравший никакой роли в партии. Может быть Вы можете вспомнить больше подробностей об этом Розенберге? Ведь не даром же его Бобров пригласил на это разбирательство. По-видимому, он все же играл какую-то роль и считался человеком, достойным доверия. Может быть можете что-нибудь вспомнить?
Еще одну деталь хотелось бы выяснить. Из письма Вашей сестры неясно, кто такой дядя Жени "Богров", у которого они жили. К этому Богрову приходил В. М., следовательно это был человек близкий к партии с.-р. По-видимому, не активный член партии, а сочувствующий, у которого с.-ры бывали. Нельзя ли узнать у Вашей сестры, кто они такие были, находятся ли еще в живых и где? В России?
Неясно также из письма Вашей сестры, когда это было и где это было -- в Москве или в Петербурге? С одной стороны, она говорит, что до прихода большевиков к власти Чернов еще приходил к Богровым, -- следовательно, это должно было быть в Петрограде. Но затем она говорит о том, что Чернову необходимо было удрать, а это уже было весной 1918 года в Москве. Нельзя ли распутать это противоречие?
Во-вторых, в одном месте она пишет, что Женя был болен и потому "все приходили к нему". Кто эти "все"? Т. е., по-видимому, товарищи по партии с.-р. Приходил ли Чернов к нему, если это было в Петербурге и в какой именно период. Или она с Черновым встретилась впервые в Москве в 1918 году, когда большевики были уже у власти?
Еще одна деталь, которая очень важна для выяснения взаимоотношений между Черновым и Цивиным. Когда Черновы приходили к Богровым, был ли в их обществе и Цивин или последний оставался в своей комнате, м. б. лежал больной и в другие комнаты к гостям не выходил.