- Не надо, Марья, - поморщился Леха, - все правильно: кпд моей жизни не выше, чем у паровоза. А что было двадцать лет назад, давно забыть пора. Вспять ведь не повернешь.
- А что, если б вам сейчас вернуться в то время, вы бы иначе жизнь прожили? - заинтересовалась вдруг Ася Модестовна. - А вам, Марья Дмитриевна, хотелось бы опять стать восемнадцатилетней?
- Нет, - содрогнулась от воспоминаний Марьюшка. - У меня все равно ничего не получилось бы. Я жить не умею. Про меня все говорят: не умеет жить. Вот ребеночка я бы родила...
VIII
- Удвояю, - орал худой, - удвояю!
- Че удвояешь-то? - спросили худого.
- А че попало, - ответил тот. - Че кому надо, то и двою. Не веришь? Давай чего не жалко.
Дали. Удвоил. Не то что увеличилось, размер тот же, а второе такое же, не отличишь, рядом стало. Удивились: ну-ка еще! - И еще - пожалуйста. Теперь таких же четыре стало. Таких, как первое, хотя какое первое, какое - четвертое, не понять, спутать можно. Но в общем: было одно, а стало четыре.
- А теперь другое удвой, - сказали худому.
- Нет, - обнаглел худой, - это за плату.
- О чем речь! На вот заранее, удвой только!
Сидит худой и двоит. А толпа перед ним не то что двоится, умножается в ученой прогрессии. Разве ж кто случай упустит? Много чего хорошо бы иметь вдвое против прежнего. А вечером худой уперся:
- Все, - говорит, - хватит на сегодня.
И как ни уговаривали, что ни сулили - ни в какую. Взял номер в гостинице, взял ужин, бутылочку одну маленькую, сувенирную. Больше ему-то и незачем. Дальше он сам распорядиться сумеет. Закрылся и заснул, видать.
И никто не успел спросить: если годы удвоить, старше летами станешь или моложе?
А утром худого уже никто не видел, хоть и ждала его очередь на площади до рассвета.
Единственное настоящее время суток - рассвет. Впрочем, об этом уже говорилось.
Мисюра очнулся на диване, старом, якобы кожаном, застеленном чистым бельем. Он был раздет. Одежды не было. Вместо нее лежал в кресле серый пижамный комплект - куртка и штаны на резинке. И тапочки больничные стояли рядом с диваном.
Леонид Григорьевич приподнялся, чувствуя себя значительно лучше, чем привык в последнее время, и стал оглядываться, попутно пытаясь понять, где он, и вспомнить, как попал сюда. В голове был сумбур, но птица не билась, еще не проснулась, наверное. "Так, - оглядывался Мисюра, - кабинет. Скорее всего, подвал: естественное освещение отсутствует". Узкие окна под высоким потолком с защищенными в буквальном смысле - щитами закрытыми - стеклами. И легкомысленными занавесочками изнутри поверх тяжелых щитов. Вообще подвал всегда чувствуется, влажность, что ли, другая или с давлением что-то.
Стол дубовый старомодный, пара кресел под парусиновыми белыми чехлами, пара стульев. Картина на стене старого письма. Налево - обитая дерматином дверь, замок не автоматический, без ключа не откроешь, а вышибать - сил не хватит. Направо - другая дверь, тяжелая, железная, крашенная суриком. На манер сейфовой, с ручками запоров: пережиток времени, когда еще надеялись от атомного взрыва за такими дверями отсидеться.
Что бы это значило?
Вчерашний и позавчерашний день Леонид Григорьевич в основном помнил. Ситуация, по зрелом размышлении, скорее устраивала, чем нет. Он был жив, относительно неплохо себя чувствовал и изолирован от людей. Последнее имело большое значение. Людей Мисюра не то чтобы избегал или боялся, просто вина перед ними ему пришлась не по плечу, не по размеру - тяжела, и сейчас легче было бы общаться с изгоями, с подонками общества, чем с нормальными людьми. Марьюшка составляла исключение. "Марьюшка?" мелькнула и сразу пропала мысль.
Леонид Григорьевич не спеша оделся в чужое, поискал, чего бы съесть, еды никакой не нашел и не особенно этим огорчился. Потолкался в железную сейфовую дверь, она поддалась, и Мисюра обрел за нею коридор - подвальный тупик с другими такими же дверями. За одной звонко капала вода. Там оказался санузел - душ на десяток кабинок, четыре унитаза и раковина с краном.
Но где же Марья?
- Где Мария Дмитриевна? - спросил Мисюра пришедшего к нему старичка. К его приходу Леонид Григорьевич уже успел оглядеть немудреные окрестности, вернуться на свой диван и устроиться там поудобнее.
- Нет ее, - ответил старик. - И скоро не будет.
Пододвинул одно из парусиновых кресел, уселся. Сам сухонький, стручок-сморчок, глазки белесые, с усталинкой, со скучнинкой. Нечто без пола и возраста в тренировочном черном трико.
- Простите, а вы - кто? - вежливо поинтересовался Мисюра.
- Вы вчера к кому шли? - вопросом на вопрос ответил старичок. - Вот он я и есть.
- Вы - дьявол? Нечистая сила? - удивляясь произносимым вслух нелепым словам сформулировал давно вертевшееся в голове Мисюра.
- Что уж так грубо - "нечистая сила"? - заворчал старик. - Вроде интеллигентный человек, образованный, науки превзошедший. Предположим, дьявол. А с кем вам сейчас хотелось бы общаться? Кого предпочли бы увидеть? Агента иностранной разведки? Сотрудника госбезопасности? Или непосредственного вашего начальника, ныне покойника и, замечу, перешедшего в нынешнее состояние не без вашего участия? Могу, кстати, встречу организовать. Желаете?
- Значит, все-таки дьявол. А я, признаться, не верил никогда в дьявола. Я и в бога не верил, но бог - нечто более близкое. Бог моих отцов.
- Скорее уж - прадедов, - не согласился старик. - Отцы же были сплошь безбожники не по убеждению - от дурного воспитания. А деды сбрасывали кресты с колоколен, щепали иконы об угол и крутили собачьи ножки из писания. Но какая разница для вас-то между богом и дьяволом, лично для вас, правоверного материалиста: ведь дьявол не что иное, как диалектическое продолжение бога, оборотная сторона. И что вы, собственно, имеете против дьявола?
- Что же, договор кровью подписывать будем? - мрачновато усмехнулся Мисюра.
- Полно, начитались сочинений, - махнул сухой лапкой старик. - Да и какая у вас кровь, одни лейкоциты. Такой кровью разве серьезный документ подпишешь...
- Тогда что вам от меня надо?
- Ничего, - со вкусом сказал старик. - Но ты-то зачем сюда шел помнишь? Хотел жизнь сначала начать? Ну так возрадуйся: дается тебе шанс. Последний шанс. Будешь жить второй раз - свой последний раз на земле.
- Фильм такой был: "Живешь только дважды", о Джеймсе Бонде, вспомнил вдруг Мисюра. - Не наш фильм, английский.
- Русский, английский - какая разница... - отозвался старичок. - Ты, главное, не суетись, отдыхай. Газетки можешь почитать, за двадцать лет собраны. Я тебя сейчас чайком угощу. Чай у меня свой, не купленный. Пей, не стесняйся.
- А где я сейчас? В аду? - полюбопытствовал Леонид Григорьевич, с наслаждением делая глоток фиолетового густого чая. - Или в чистилище? добавил с сомнением, припоминая то, что увидел здесь, в подвале, и не удержался, заулыбался вяло.
- Да не все ли тебе равно? - покачал головой старик. - Разберешься со временем, успеешь еще наречь да заклеймить. Так уж вам надо обязательно всякой сущности свое название дать!
- И все-таки почему именно дьявол? - упрямо спросил опять Мисюра. Упрямство ему трудно давалось, по крупицам собирал он его в истощенном, усталом сером веществе своего мозга, в разбитом своем организме.
- У бога своих много, - непонятно сказал старик и посмотрел на сопротивляющегося Мисюру ласково, будто погладил его взглядом. От этого взгляда стало Лехе легко и все понятно. И все безразлично. Дьявол так дьявол, почему бы и нет? Дьявол всегда был слугой прогресса. Не зря же считалось: паровоз - от дьявола, электричество - от дьявола, об атомной энергии и говорить нечего. А бог? Что он может сегодня, старый бог пастушеских племен, который кое-как управлялся с несколькими тысячами подданных? Где ему углядеть за миллиардами, которые к тому же при компьютерах и термояде?