И также в любой области.
В энергетике ему предстоит быть первым. Это непросто, но и не так рискованно, как кажется. На пулеметы нельзя бежать толпой. Тот, кто идет в атаку, чувствуя локоть соседа, обречен. Больше шансов у того, кто бежит отдельно, пригибаясь, падая, вкладывая все свои силы в рывок. И под прицелом снайпера легче бежать первым: больше шансов выжить. Меньше шансов у второго, почти никаких - у третьего. Это было худшей формой самообмана, которую позволяли себе фронтовики - бежать первым. Потому что первому доставались медаль и слава, второму - пуля в плечо, а третьему пуля меж глаз.
В науке теперь в одиночку нельзя. Но он будет первым.
X
Представьте себе: человеку вдруг объявляют, что где-то далеко есть место, где жить ему будет легко и радостно. Узнав об этом, человек берется за самую тяжелую работу и целую вечность работает, как проклятый, чтобы заработать на свой (до счастливого места) билет - билет на поезд, самолет или теплоход. Но поезд останавливается в пути, самолет зависает в воздухе и теплоход болтается на рейде. А человеку на все его недоуменные вопросы, сердитые угрозы и униженные просьбы отвечают невнятно, то ли приглашают полюбоваться уникальным по красоте закатом, то ли предлагают путешествовать пешком, то ли даже увещевают самого толкать остановившийся транспорт. И обиженный человек запирается в тесноте своей каюты или купе и демонстративно ждет. Он знает, что в своем праве: у него есть билет, честно заработанный.
Но может и посчастливиться. И вот начинают медленно постукивать колеса, ревет мотор и матросы отдают концы. А последнюю картинку - дорогое лицо в толпе на залитом солнцем причале - замечательно будет припомнить в темном трюме на длинном пути. Да, если б не было расставанья, разве запомнилось бы так отчетливо это лицо? Прощай ты - та. Прощай я - тот. Я мог бы еще, пожалуй, кинуться вниз, назад по косой лесенке, против движения пассажиров - на берег к тебе, к себе. Но как же тогда земля обетованная? И драгоценный, жизнью оплаченный билет?
Так что - простите меня, на берегу.
И ты прости нас, уходящий! И если уж ты окончательно решил уйти, уходи совсем. С концами, чтоб безвозвратно. Еще лучше умри. Подари нам эту теплую горечь, чтобы волна печали захлестнула наши сердца и только хорошее вспоминали мы о тебе. Мы любим хорошо говорить о своих друзьях и знакомых, но живые они редко дают нам право на это.
Кстати, задумывались ли вы, какая в человеке есть масса включателей-выключателей? Как в среднем роботе. Все существование среди людей, в обществе себе подобных в том и заключается, что кто-то нажимает на твои кнопки, включатели-выключатели - и ты действуешь согласно сигналу. Пообещают остров Чунга-Чанга - и будешь стараться заработать на проезд. Скомандуют: вперед! - и ринешься на подвиг. Посочувствуют: ты устал, пора отдохнуть, - и упадешь на землю, и уже не на земле, а в земле, где разместят тебя удобно и навеки, ты надежно останешься один.
Четыре стены. Непрозрачная плоскость потолка.
Могила.
С трудом переставляя ноги, возвратилась Марья в свою комнату-конуру. Села на кровать и даже не задумалась - думать было мучительно, просто села, чтобы устало сидеть. "Чай вскипятить?" - не хватало сил додумать мысль о кипячении чая.
Казалось, голова набита ватой, хлопчатобумажной, нестерильной. И эта вата то сыреет, то сохнет. Но когда вата высыхает, не появляется ощущения легкости, только сухость чувствуешь. А когда намокает, то не охлаждается, потому что намокает горячим и тяжесть мокрой ваты тянет голову вниз.
Марьюшка знала, что надо бы проглотить несколько таблеток и заварить травку, тогда сразу можно было бы подняться и даже ходить. Но зачем ходить или стоять, если так хорошо лежать на полу, если так хорошо, что пол прохладный, - лучше, чем ветер в лицо лыжнику. И коричневость линолуема у щеки лучше, чем голубизна снежных вершин под ногами, а лужица слюны, потихоньку скопившаяся на полу, лучше озер Рица, Балатон и самого большого хранилища пресной воды - Байкала, в последнее время несколько загрязненного.
Из пустоты комнаты Марья увидела перед собой жирную Асину рожу. "Рожа - значит, рожу", - обрадовалась Марья. Про Леху не вспоминала, вспомнила о сыне. Тяжелым молоком набухла не кормившая младенца грудь, и сладкая эта тяжесть отдалась во всем теле: в руках, не качавших, в чреве, не носившем, в сердце, тычущемся в ребра как слепой щенок. Ссохлась на глазах, словно вытаяла, округлая физиономия Асмодеихи с глазками-пуговками, кожа натянулась, обрисовав длинный череп Ивана Козлова. "Это не ты ли меня им предал?" - догадалась Марья. "Нет, Маша, не я, я бы с радостью, честно сказать, тебя, другого, папу-маму, правду-родину, все на свете знакомство-то серьезное, такая услуга зачтется", - зачастил Козлов, но Марья не дослушала его, отмахнулась. "Нет, - сказала, - ты тут ни при чем вовсе. Сама об себя потерлась, когда захотела, сама и к ним пошла. Оставайся с богом, Иван, с богом уютнее".
"Непорочное зачатие", - сказала сама себе и засмеялась. Потом захотелось ей открыться отцу, сообщить, что все нормально, что живет с одним парнем со своего курса и замуж за него собирается: "Ты не смотри на меня так, ну прости, только без него я не могу. Ты не волнуйся, пожалуйста, и не нервничай, лучше помоги, он талантливый, надо только устроить его по-доброму, чтобы не пришлось доказывать ему теории на деле, чтобы не самому возиться с железками и не хватать горстями рентгены, и все будет хорошо". Зеленая полынная звезда вспыхнула и закатилась на небе, оставив холодный тающий след. Или, может, это увлекшийся Мисюра воплощает безумные свои теории в то, что можно руками потрогать? В то, что лучше руками не трогать.
Со стороны кажется, что ничем не мог бы пособить гениальному своему зятю в другой отрасли работающий Копылов. Но это только кажется. И вот уже Лехино начальство, полностью оторванные от жизни академики, с интересом поглядывают на молодого ученого и предрекают ему большое будущее. А Марья блещет среди научных жен недюжинными познаниями в искусстве. В академических кругах любят поговорить об искусстве. Хотя, конечно, на первом месте разговоры о модах и о детях. Хорошо, если детей много. Трое детей: две девочки и мальчик. "Лешенька, - шепчет Марья, ловя руками темную пустоту комнаты, - Лешенька!" - как шептала, наверное, дева Мария: "Иешуа!" - над своим неправедно зачатым сыном-богом.
- Да она совсем не в себе, - сказал чей-то, не Асин голос.
- Наверное, заболела, - вынырнула из пучины Марья. "Надо же, - трезво и здраво подумала. - Зимой, в самое холодное время бегала по скользкому навстречу ветру - и ничего".
Было утро. Зареванное, опухшее от ночных слез лицо солнца медленно поднималось с локтей горизонта.
Марья была голодна. Во всяком случае, когда ее кормили, она ела.
- Вам надо поехать с нами, Мария Дмитриевна. Вы совсем больны.
- Нет! - отрицательно и тихо качала головой Марья.
Из мелькания пятен складывалось опять ненавистное теперь лицо Асмодеихи.
- Сейчас ты уедешь с ними и все забудешь. Уедешь и забудешь.
- Ася! Как же я? Не хочу! Я не смогу.
- Все забудешь. Забывать легче, чем хранить. А если напомнит тебе кто-то или пройдешь мимо памятного места случайно, только болью отзовется память, усталостью и желанием не знать.
- Но Леха? И девочки? А сын - я так хочу сына! Сына верните!
"Забудь, забудь", - стучали в висках часы.
Уже в декабре, когда восторжествовала зима, вернулась Марьюшка в свой выставочный зал. Вернее, то, что от нее осталось, - что взять нельзя или никому не понадобилось. Лечили долго и вроде бы подлечили. Не в ЛТП, конечно, в ЛТП только ревнивые мужья у злых жен попадают. И не в психушке - от нервов лечили, по-благородному. Еще раз собрался с силами организм, какие-то разрушившиеся было связи восстановились в мозгу. С тех пор как исчерпало себя понятие "душа", мозг стал заботить медиков, как никакая другая часть тела.