— Уцелела шахта, что ли? — удивленно и немного недоверчиво спрашивал у него секретарь, раскуривая трубку.
— Не полностью: одно крыло верхнего горизонта удалось частично спасти.
— Молодцы! — выражал свое одобрение Туманов.
— Молодцы-то молодцы, товарищ секретарь горкома, да только корабль наш, так сказать, без руля и без ветрил…
— Не понимаю, конкретней.
Человек в очках смущенно улыбнулся.
— Анархия на шахте процветает, отсутствует руководство.
— А вы же там зачем, товарищ Сеничкин? — щурясь от дыма, уже строго спросил Туманов.
— Я ведь всего-навсего бывший нормировщик и непосредственного отношения к добыче не имел, а теперь пришлось. В силу необходимости, так сказать.
— Ну и что же, получается?
— Да вроде бы получается, — замялся тот, — я ведь в прошлом — шахтер, проходчик.
— Так это же замечательно! — с чувством сказал секретарь. — Немедленно принимайте в свои руки, так сказать, бразды правления. Сейчас такие люди, как вы, на вес золота, — и громко через головы посетителей крикнул управляющему трестом, сидевшему в другой комнате: — Товарищ Чернобай, оформляй Кузьму Платоновича Сеничкина временным начальником «Красного Октября». — И уже самому Сеничкину: — Пока временно, а там видно будет. Ну, желаю успеха!
Они крепко пожали друг другу руки.
К секретарю подошел худой, заросший серой щетиной человек. На нем были шахтерские чуни, подвязанные проволокой, на плечах женская кофта крупной вязки без пуговиц, в грубых заплатах. Туманов с трудом узнал в нем бывшего сменного инженера шахты «Крутая» Горелика. Выслушав горестный рассказ человека, исколесившего вместе с тачечниками всю Украину, спросил:
— Так что решили делать, товарищ Горелик?
— Работать, Петр Степанович, — несмело ответил инженер, — прошу назначения… Если, конечно, доверите.
Секретарь, зажав потухшую трубку в кулаке, еще раз пытливо вгляделся в изможденное, с выражением суровой печали лицо инженера. Он с трудом держался на ногах.
— Вам бы отдохнуть, привести себя в человеческий вид, — начал было Туманов.
Горелик не дал ему договорить.
— Благодарю. Я не устал и вполне здоров. — Он с брезгливой иронией оглядел всего себя. — А ветошь эту сменю на шахте. Думаю, что там у меня найдутся старые знакомые.
— Что ж, тогда получайте направление и приступайте к прежним обязанностям, — сказал секретарь.
Глаза инженера увлажнились. Кадык челноком скользнул под подбородок. Горелик долго с чувством жал руку секретаря, затем обессиленно опустился на стул, спрятав лицо в ладони…
Пока секретарь разговаривал с посетителями, Шугай, поджидая своей очереди, стоял в сторонке. Николай Архипович знал Туманова с юношеских лет. Работал он на шахте «Коммунар» лампоносом, крепильщиком, но вскоре как-то незаметно выдвинулся, стал комсомольским вожаком. Вспомнилось, как Петька Туман — так одни уважительно, другие с неприязнью называли этого парня — вместе со своими дружками комсомольцами закрывал церкви, сбрасывал с позолоченных куполов кресты и колокола, сжигал на кострах хоругви, иконы — всяческую церковную утварь. Бывало, в овраге за поселком комсомольцы во главе со своим вожаком расстреливали из малокалиберной винтовки карикатурные портреты Черчилля и Чемберлена. Поглазеть на такое диковинное зрелище собирались толпы посельчан — взрослые и детишки. Николай Архипович, как и многие в то время, считал затеи комсомольцев мальчишеским озорством.
Случалось, что Петька Туман куда-то надолго исчезал из поселка и, когда о нем потихоньку начинали забывать, вдруг снова появлялся. Где пропадал, что делал в это время, толковали по-разному: одни утверждали, что ездил в Москву на какие-то курсы, иные не то в шутку не то всерьез говорили, будто Туман мотался по свету, искал свою жар-птицу, а нашел, нет ли — никому об этом не говорит, держит в секрете. А когда, спустя год-другой, Петька Туманов стал видным в районе человеком — вожаком всей комсомолии, а вскорости каким-то чином в партийном райкоме, только тогда Николай Архипович поверил, что тумановская жар-птица — не досужая выдумка, не сказка. Петька не зря старался, добыл-таки свою жар-птицу.
Тогда же Шугай, пожалуй, впервые критически взглянул на самого себя и был немало огорчен и удивлен: прошли лучшие годы — молодость, а он не сдвинулся с места, как намертво вкопанный столб. Вместо того чтобы, как и Петька, учиться, расти, он всю свою молодую энергию употребил на другое: на постройку собственного домишки, обзаведение личным хозяйством — коровой, кабанчиком, домашней птицей. И вышло: вроде б лично обогатился и в то же время обокрал самого себя. И понимая, что уже ничего нельзя поправить, смирился, сказав себе: как замешал, так и выхлебывай…