— Я ни-ичего не боюсь. Понял? Ни-ичего. Хрипела магнитофонная Шульженко.
3
— … Но позвольте вас спросить, на основании каких данных вы обвинили Туринцева в аморальном поведении? У нас в клубе таких данных нет. Вы меня извините, но то, о чем вы здесь говорили, попахивает сплетнями. Кто-то что-то сказал, показалось, понимаете, и так далее… Это не доказательство. Нехорошо для представителей советской печати. Не на это вас нацеливают. Здесь товарищи правильно говорили — у нас есть за что бросить упрек Туринцеву. Да, был факт, когда он сорвал нам показательное выступление. И о грубости его имеются сигналы. И мы за это его по головке не погладим. Мы строго взыщем. Но давайте называть вещи своими именами. То, что написано в журнале, является от начала до конца выдумкой. И мы вам в редакцию пришлем соответствующий документ. И не только в редакцию. Пусть где надо разберутся, кто позволяет отдельным недобросовестным корреспондентам заниматься сплетнями на страницах советской печати. У меня все. Больше никто не хочет?
У Анны Семеновны пылали щеки и уши. Она изо всех сил вдавила руки в колени, но не чувствовала ни тех, ни других. Каким же ненавистным и противным казался ей этот Туринцев, толстогубый мальчишка с нестриженой шеей! Председатель смотрел на нее такими круглыми и светлыми, без выражения, глазами, словно они оба были вставными. И члены совета, молодые и пожилые, мужчины и женщины, которые так вежливо, даже чуточку искательно, здесь ее встретили, сейчас представлялись ей всего лишь двумя линиями чужих и злых глаз. Анна Семеновна готова была убежать и вдосталь нареветься за дверью. Но так она могла поступить, если бы была просто Анной Семеновной, а не представителем журнала, с редакционным удостоверением в сумочке и блокнотом на столе, блокнотом, в котором она не сделала ни одной записи. Она не думала о том, правда или ложь то, что здесь говорилось. Просто она, ужасаясь, представляла себе, что завтра утром ей придется, как всегда, ехать на работу, разменивать в кассе метро рубль, торопясь, бежать по улице, здороваться с сослуживцами и, открыв черную кожаную дверь с потресканной табличкой «Главный редактор», говорить… Что?
Гремя стульями, на ходу переговариваясь о чем-то постороннем и даже (даже!) веселом, члены совета проходили мимо нее, словно ее вообще и не было. Решившись, она быстро подошла к председателю, который, тоже уже о ней забыв, подписывал какие-то бумаги.
— Скажите…
Он посмотрел на нее, будто в первый раз видел.
— Скажите, а могла бы я, например, поговорить с этой девушкой? С Яковлевой.
Председатель вздернул плечи.
— Павел Петрович, дай гражданке домашний адрес Яковлевой. Чтобы, понимаешь, на справочное бюро трех копеек не тратить.
Обходя застарелые лужи и колеи, Анна Семеновна вошла во двор многоэтажного нового дома. Но Яковлева жила не в этом доме, а в другом, маленьком и скособоченном, который притулился во дворе, словно желая спрятать от глаз улицы свои надбитые кирпичи, серые рамы и скрепленную железными скобами трещину на фасаде, свидетельствующую о том, что домику в этом новом районе остались считанные дни. У двери квашнями сидели на лавочке старухи в платках с горошками. Они, как по команде, прикрыли безгубые рты и встретили и проводили Анну Семеновну любопытствующим поворотом черепашьих головок.
Яковлевым было звонить семь раз. Анна Семеновна, отвыкшая за много лет от коммунальной перенаселенности, едва не сбилась, отсчитывая нажатия кнопки. До нее донесся запах кухни, и худая женщина с глубокими коричневыми глазницами сухо сказала: «Проходите».
На цветастых обоях висели фотографии людей, которым, судя по выражениям их лиц, не часто приходилось бывать у фотографа. За рамками — бумажные цветы. На столе — старая плюшевая скатерть. «Ох, и пыли бывает в этой скатерти — каторга вытряхивать, — машинально подумала Анна Семеновна, — а ведь какие чудные продаются в «Синтетике»…»
— Можно видеть Эльвиру Яковлеву?
— Ее нет. А вам она на что? Я сестра ее.
— А когда она будет? — спросила Анна Семеновна, теряясь оттого, что, как она только сейчас поняла, у нее не было ровным счетом никакого плана действий и вообще неизвестно, зачем она здесь.
— Не знаю, она мне не докладывает, — ответила женщина, вытирая фартуком распаренные руки. Стирала, наверное. — Да у вас что, дело к ней какое?
— Скажите мне, вы знаете такого Туринцева, Антона Петровича?
— Тошу? Ну, знаю, а что? Случилось что?
— Нет, просто я хотела кое-что выяснить.