Утром Козлов приводит Письменного с гауптвахты, бледного и смиренного. Что-нибудь говорить ему – некогда, да и нечего: сам виноват.
Загружаемся в трюмы
Как разведчик разведчику скажу вам, что вы болван, Штюбинг!
Наконец назначен день «Ч». Мы – совершенно секретные. Офицерам дано указание снять эмблемы с шапок и погоны с верхней одежды. Накануне офицерам выдали новенькие «спецпошивы»: серая куртка с капюшоном и брюки, все на тяжелом искусственном меху. Все солдаты и матросы надевают шубы из лакированной в черный цвет овчины. Звездочки с шапок тоже велено снять. Десятки грузовиков загружаются людьми, плотно сидящими на скамейках в кузовах, без всяких военных знаков отличия, но в одинаковых черных шубах и «спецпошивах».
Без опознавательных знаков… (стоят Л. Мещеряков и О. Козлов, сидят – я и Е. Дедов)
В Мурманске – яркий весенний день. Под лучами уже ощутимо пригревающего, почти не заходящего солнца, все дороги покрываются лужами, журчат ручейки. Цивильный народ торопится снять изрядно надоевшие шапки и капюшоны…
Колонна наших грузовиков, растянувшаяся на половину Мурманска, вдруг останавливается: в порт почему-то не пускают. Мы, в черных и серых непонятных одеждах, рассчитанных на арктическую стужу, оказываемся в положении голых на людной площади. Стоим часа два. Народ нас разглядывает как диковинку, вслух рассуждая: что бы это явление могло значить? Рассуждают примерно так. По количеству людей, однотипности одежды и номерам грузовиков – ясно, что это военные собрались для большого дела. По отсутствию погон и звездочек – понятна секретность операции. По теплой одежде – на Крайнем Севере. По очереди в порт – двигаться надо морем. Так, что могло задумать большое начальство там, за морями, что там будут делать эти многочисленные люди без погон?
Присутствующие в толпах шпионы, несомненно, знали из других источников, что именно придумали большие начальники. Не знали этого только мы – исполнители, люди без погон…
Элегическая вставка о секретности. Всю свою военную жизнь, а это 33 года, мне приходилось жить и работать под грифами «секретно», «совершенно секретно» и «совершенно секретно особой важности». Я подписал кучу бумаг о «неразглашении» и свято соблюдал это везде и всюду. Даже в 1990 году, когда всем и все уже было известно, нас, участников испытания атомного оружия, загадочно назвали «ветеранами подразделений особого риска». Простой народ теперь называет нас ребятами из «группы риска». Приходилось многажды разъяснять, что «группы риска» – это проститутки, а мы – не такие…
Много раз мне приходилось видеть, как элементарное недомыслие открывало все шлюзы информации об этой самой секретности, – даст Бог, я еще напишу об этом. В то же время известны анекдотические случаи соблюдения буквы правил секретности. Однажды я по глупому выпендрежу на частном письме в свой производственный отдел, где я просил выписать наряды матросам, сделал надпись: «Секретно – только И. Е. Пасуманскому». Добрейший Илья Ефраимович ведал нарядами, а у меня не было времени выполнить эту работу самому. И. Е. все сделал, а конверт случайно оказался среди бумаг в общем обычном шкафу. Там его нашли доблестные Штирлицы. Два месяца таскали меня и Пасуманского по разным учреждениям с вопросом: почему секретная бумага лежала в обычном шкафу, не зарегистрированная должным образом? А вот еще случай. Издан приказ: справку о допуске выдавать не на полгода, а только на три месяца. Бдительные стражи режима секретности не пускают меня в Проектный институт с полугодовой справкой, несмотря ни на какие мольбы и доводы. Чертыхаясь, из Московского района возвращаюсь через весь город на Охту, делаю разгон секретчику, беру новую «обрезанную» по времени действия справку, опять проезжаю через весь город.
– Ну, вот теперь – все нормально! – удовлетворены местные Штирлицы. За полчаса решаю все вопросы с проектировщиками. На выходе забираю свой «допуск». Приглядываюсь: выписан он правильно – на квартал. Вот только печати на нем не было вообще никакой…
Кстати, кличка «Штирлиц», которую я применяю, была присвоена работникам бывшего Смерша («смерть шпионам») гораздо позже, когда всенародный любимец Штирлиц оброс анекдотами еще больше, чем другой народный герой – Василий Иванович. Тогда же эти ребята обозначались по-другому: что-то типа «Шнапсмюллер» – из кино «Подвиг разведчика». Курирующий нас тогда задумчивый и заторможенный майор имел очень похожую фамилию. И с этим майором мне пришлось общаться очень часто по разным поводам. Один из них: моей фамилии нет в списках, везде был Марусенев. Допуск на меня пришел позже шифровкой, но видно не ко всем, из-за чего меня часто «стопорили» в самых неожиданных местах. Прекратил все Френкель. Однажды, после очередного «стопорения», когда майор не нашел меня в своих списках, я не выдержал и потащил «Шнапсмюллера» к Френкелю.