Елена Клещенко
Еще восемь веков
— Смотри, там следы на берегу!
— Ага. Капибара ходила, их тут много.
— Мы их увидим?
— Наверняка.
— Здорово. Они милые.
Катер скользил по зеленой воде Рио-Сан-Хосе. Река с трудом протискивалась сквозь лес, и кроны деревьев смыкались над ней, будто этажи средневекового города над узкой улочкой. Тут было лишь чуть светлее, чем в джунглях, но впереди вода вспыхивала искрами полуденного солнца.
— Опять гиацинты, лиловые. А на берегу что-то желтое цветет… Кэп!
— Да, мэм?
— Сделать тебе лимонаду?
— Сделай, пожалуйста. А я пока возьму правее, не нравится мне этот топляк.
Голос у него, впрочем, был радостный. Джунгли дышали влажным жаром, река — свежестью, и кто-то глумливо ойкал с верхушки сейбы, то ли птица, то ли обезьяна.
— Держи.
— Спасибо! — он принял стакан и успел поцеловать запястье. Мария рассмеялась и чмокнула его в щеку.
— А можно мы здесь остановимся? Искупаться?
— Не советую, мэм. Пираньи, мэм.
— А порыбачить?
— Невкусные, мэм. И с ними всегда одна и та же проблема. Пока вытаскиваешь первую, ее съедает вторая.
— Выдумываешь? — Мария наклонилась через поручень, дотронулась пальцем до воды.
— М-м… М-м-м!!!
Она обернулась и замерла от восторга. На соломинке, зажатой в зубах у рулевого, на самом кончике, будто на трамплине, покачивалась бабочка. Большая синяя бабочка. Лесная гостья шевелила крыльями, и они то делались темно-синими, то вспыхивали собственным голубым светом. Как огромный живой сапфир.
— Стой, не шевелись, — прошипела Мария, вытаскивая визирку. Бабочка терпеливо позировала.
— Кто это?..
— Вуфа, — синее чудо сорвалось со стебелька, но не улетело совсем, а вцепилось лапками ему в растрепанные пряди волос. — Морфо. Из нимфалид.
— Как ты ее приманил?
— Сама прилетела. Они любят сладкое. — Он говорил тихо, будто рядом спал человек. — Иди сюда.
Морфо из нимфалид доверчиво перебралась ему на палец, затем на голову Марии, на пиратский черный платок, туго стянувший черные волосы.
— Садись на мое место. — Он поставил пустой стакан и взял визирку. — Тебе она больше к лицу. Такая же синяя, как твои глаза.
— Первый раз вижу, чтобы мужчину слушались бабочки.
— Это случайно.
— Не-ет. Послушай! Ты меня любишь?
— Очень.
— Я хочу, чтобы у нас был ребенок.
Перед глазами полыхнуло синим. Морфо исчезла. Мужчина смотрел вперед, в тоннель между деревьями.
— Что?! Я что-то не так сказала? Извини, я думала, ты…
— Нет, что ты! То есть да, я тоже. Тоже хочу, чтобы у нас был ребенок. Просто это так неожиданно, мэм, до меня не сразу дошло. Не сердись. Ты правда этого хочешь? Несмотря на мою работу?
— Ты балда! Сам подумай, кто же врет о таком? Правда, я этого хочу.
Вот теперь он просиял так, что Марии сразу стало спокойно и радостно. Конечно, он тоже этого хочет.
— И прямо сейчас! — решительно сказала она. — Нет, молчи, молчи! Хорошо, через девять месяцев. Но ни месяцем позже!
Он наклонил голову: дескать, повинуюсь. Потом показал на штурвал, а сам шагнул к люку.
— Ты куда?
— За швартовым канатом! Или мэм предпочитает полный вперед?
И тут же пригнулся, а чехольчик от визирки, пролетев там, где была его голова, шлепнулся на палубу.
— Реакция в порядке, — донеслось из трюма.
— Как? — переспросил Экселенц.
Этот вкрадчивый тон был страшнее любого крика. Он и так не любит психологов, а в нештатной ситуации…
— У него будет ребенок, — повторил Макмэхон. — Будущая мать — Мария Хименес, художник-фракталист, они явились ко мне вдвоем.
— Женщина знает?
— Нет.
— Но ведь он у нас прогрессор? И с врачом на эти темы не беседовал? Я что-то путаю?
— Имплантат он выжег. Взял насадку для ремонта снастей, нащупал капсулу под кожей, приложил жало и дал короткий разряд.
Экселенц поднял брови.
— Хименес сказала, что хочет ребенка от него, — пояснил Макмэхон. — Как я понял, она не знала, что прогрессоры носят имплантаты, а он не захотел говорить.
— Объясните мне, какого черта он делал на Земле.
— Срочный вызов. Мать опасно заболела, потом оказалось, что тревога ложная.
— Мать заболела… — сквозь зубы процедил Экселенц. — Вот так одно нарушение тащит за собой другие. Нельзя было этого позволять.