А пока, встречаясь на каждом шагу с интригами и ловушками, она разбиралась с ними с прямотой дикарки. Захлопывали перед нею сёдзи — она шла сквозь бумажные стены, «забывали» принести еду — спускалась в конюшни и закалывала быка одной из врагинь. Отключали отопление в покоях — бросала в очаг дорогие картины и ширмы. Портили её платья — она раздевала служанку и выходила в её одежде.
Потом заболела одна из ближайших фрейлин матери Мамору, и Цааганцецег наконец-то ощутила в себе признаки беременности. Соблюдая все меры предосторожности, она выходила все положенные девять месяцев, употребляя только пищу, присылаемую ей из Лхасы. И какое же это было горе, когда она узнала, что родила девочку! Она даже хотела что-то с нею сделать, да вовремя образумилась. (Правда, Принцесса Первая до сих пор испытывает необъяснимый страх в присутствии матери). Ладно. Пусть не родила она в этот раз наследника, но, знание того, что она не бесплодна, развязало ей руки. С рождением первой дочери закончилась история бедной девочки с несправедливой судьбой, которую можно было жалеть. Над колыбелью Первой Принцессы, глядя в зелёные, сулящие непослушание и вызов самой Судьбе глаза дочки, в Вечность шагнула презревшая закон и совесть ужасная Белая Императрица.
Белый Ужас. Снежная Дева Севера. Женщина-Смерть. Императрица-отравительница. Убийца матери Мамору.
Нюансы этой истории, замятой императорским двором, но раздутой до размеров кошмара народной молвой, всплывали в памяти у всякого, когда речь заходила о любимой супруге царствующего императора. Грех убийства слишком велик, чтобы отбелить его даже самыми праведными подвигами до него. А тем более, такой грех, как убийство первой принцессы, скромницы-супруги всеми любимого Наследника Престола. Молва сразу забыла, как жалела молодого принца, вынужденного жертвовать любовью ради спокойствия в царстве, (а ведь в летописях недавних лет до сих пор сохранились записи о том, как Хакамада отказывались давать войска, пока их дочь второй раз не забеременеет. И понадобилось всё участие ещё живого тогда канцлера Цукимуры, Сэнсея и императора Сабуро, чтобы удержать их от восстания после её смерти). Забыли, что именно благодаря вмешательству очернённой молвой отравительницы, болезни стали лечить, как принято в науке Сияющей Лхасы, а не заклинать, как было заведено прежде в подвластных Императору странах. Забыли, как встречали северную красавицу цветами — и закидали бы камнями, если не боялись бы гнева Далай-ламы.
Для матери, по её словам хватило того, что самые главное — те, кого она больше всего любила — дети и муж, не осудили её за это. Один от безумной любви, которая застилала глаза на все самые жестокие и отвратительные поступки, другие — по причине естественной любви детей к матери и детской невинности в вопросах грехов и праведности...
Кадомацу, например, принимала это как данность, ведь самая младшая в семье, Третья из дочерей находилась в самом затруднительном положении — с одной стороны, способы матери не могли не вызывать отвращения, с другой стороны — не соверши она преступления, оставившего любимого брата сиротой, Мацуко, может быть бы и не родилась. Даже Мамору, который больше всех пострадал, признавал, что останься его мать в живых, сиротами стали бы дети Цааганцецег. Не её, так усилиями родственников.
Сам он, конечно, ненавидел мачеху — но ненависть привычной, навязанной, наследной. Его чувства никогда не вырывались ярким огнём из глубин сердца, а методично мерцали, одаряя слабыми отблесками где-то на заднем плане. Он носил неприязнь, как многие из обязанностей, взваленных на плечи наследного принца — не пылая особой страстью и упорством, а, скорее как упражнение разума и послушание обычаям... Как порядок одевания одежды — он брал это чувство с собой с утра, потому что другие не представляли его без него, как и другие не особо нужные ему, но привычные окружению симпатии и антипатии. Добрый и благородный по натуре, брат с трудом мог испытывать ненависть даже к убийце своей матери.
Отчасти этому способствовал справедливый характер самой императрицы — оставшись единственной женой своего мужа, она не стала упорствовать в своей мести, правильно рассудив, что сын соперницы, пусть и преграждающий её сыну дорогу к престолу, не соперник ей за место любимой супруги, и ограничилась разгоном остатков бывшего гарема, в котором и так уже было мало любительниц бороться за ставшее смертельно опасным место в постели императора.