"Его тянет высказаться, выплеснуться; он нечто очень непростое, некую боль носит в своей душе, - подумала Натали Симоне. - И при этом - к счастью своему, - уверенный в себе человек без особых комплексов, а потому общительный и открытый".
- Понимаю, - отозвался комиссар. - И я заметил, что вы стараетесь чередовать: пишете о чём-то очень тяжёлом, а в следующий раз, для "разрядки", даёте нечто полуанекдотическое, с долей юмора. Например, о пресловутой дискриминации курильщиков, - сказал он, усмехнувшись и подцепив целлофановую обёртку новой, не распечатанной ещё пачки сигарет.
- А что касается "мин", - продолжал Мишель Рамбо, - что касается боли и обиды, которые неотвратимо бьют потом по кому-то... В той подборке моих эссе, которые вы читали, - он взглянул на них обоих, - не было ли очерка про случай с анестезией?
- Нет. Расскажите, - попросил Менар.
- Вот, слушайте. В хирургическом отделении одной больницы была медсестра, очень квалифицированная. Она не то чтобы формально специализировалась на обезболивающих препаратах, но подготовку к предоперационной анестезии обычно поручали ей - она считалась самой надёжной. Когда у неё уже был приличный стаж, на отделение взяли новенькую, которая оказалась вполне обучаемой и способной, но не более многих других, и которую, однако, продвигали куда быстрее, чем всех остальных. У неё, видите ли, были связи, причём, кажется, на уровне дирекции всей больницы... Ну, и пришло время, когда старшая медсестра ушла на пенсию; и на её должность назначили... кого бы вы думали? Именно эту девушку, которая к тому времени работала там лет уже, наверное, восемь, но по стажу всё-таки и рядом не стояла с половиной других, которые и по возрасту были, соответственно, намного старше. Таково было решение высокого начальства, и эту обидную пилюлю проглотили, смирившись - не терять же работу, - все кроме одной. Кроме той самой, которую ставили на анестезию. Не будь этой "протеже", старшей сестрой стала бы, скорее всего, именно она. И эта женщина не выдержала обиды, ей невыносимо было подчиняться той, что сама училась у неё... Она уволилась оттуда - и, кажется, вскоре сумела найти другое место, на менее хороших условиях, но всё-таки сносное... А в то отделение, которое она покинула, месяца через два поступил на операцию больной, довольно молодой человек, со сложными показаниями на чувствительность к различным химическим веществам. И в ходе подготовки наркоза, порученной одной из сестёр, что-то не было учтено; и больной, - Рамбо сделал многозначительную паузу, глотнул уже чуть остывшего кофе, - больной после операции так и не проснулся. Не умер, но впал в кому, и сделать не удалось ничего... Такая вот история.
Он сильно затянулся и добавил:
- Это было в другой стране, но в пределах Евросоюза, а совсем не в тех краях, где протекционизм "сам собой разумеется".
- А та не выдержавшая обиды квалифицированная медсестра, уход которой оказался столь роковым, - узнала о случившемся? - спросил комиссар.
- Об этой истории писали, был суд, были взыскания, и, по логике, она должна была, вероятно, узнать. Но к ней никто не обращался с просьбой дать отклик. Что она чувствовала, - её личная тайна. Вины на ней, разумеется, нет, но испытанная ею несправедливость сыграла роль той самой "мины". Мины, поразившей - и вовсе не по её злой воле, - совершенно не причастного к произошедшему человека.
- Не по её злой воле, - согласился Жозеф Менар, - и это почти всегда так в подобных обстоятельствах. Люди, оказывающиеся задетыми, обиженными, а также, к сожалению, те, кого постигает страшное горе... эти люди в огромном большинстве своём недостаточно могущественны для того, чтобы отплатить целенаправленно тем, кто ударил по ним. И логически выходит, - добавил он, - что известная безнаказанность зла... или, скажем, так, положение вещей, при котором произвол сильных и хищных чаще всего не обуздывается и не карается по заслугам, - логически выходит, что это положение вещей приводит в конечном счёте к "статистическому выигрышу".
- Каким образом? - спросил Мишель Рамбо с напряжённой, "пружинной" ноткой игрока в голосе. Натали показалось, что он, любя изощрённые дискуссии, сейчас предвкушает интересный поединок с человеком, интеллектуально равным ему.
Комиссар, допивший свой кофе, заказал ещё чашечку и ответил:
- Вот возьмите хоть этот рассказанный вами случай с медсестрой. Да, возможно, тот не очнувшийся человек - косвенная жертва именно той несправедливости, которую испытала эта женщина. Здесь мы можем отследить и оценить случившееся. Но представим себе иной сценарий. Некоему влиятельному лицу, спустившему вежливо облечённую в форму просьбы директиву - устроить и ускоренно продвигать эту новенькую, - отказали. Главврач отделения воспротивился, не захотел потворствовать протекционизму. Влиятельное лицо взбешено и начинает кампанию, цель которой - ошельмовать, отстранить, профессионально изничтожить тех, кто встал на его пути. Начинается война с привлечением компроматов, исками, слушаниями. Со своего поста уходит уже не медсестра - пусть дельная и квалифицированная, - а сам этот принципиальный главврач... а с ним вместе, вероятно, - некоторые из тех, кто связан с ним, кого он обучал, растил в качестве специалистов. Уходит целая группа опытных, хороших врачей. И целый ряд операций, в том числе сложных, приходится поручать хирургам-новичкам. И результат - не одна ошибка, а несколько, и энное количество больных умирает или, аналогичным образом, впадает в кому. Или этот неподкупный начальник отделения, втянутый в судебные тяжбы, во время операции, которую делает сам, думает, находясь в стрессе, не столько о ней, сколько о встречном иске или о чём-либо подобном... и его опытная рука допускает нелепую и пагубную ошибку... Понимаете, господин Рамбо, я вам рассказываю о том, чего, к счастью, НЕ случилось, но разве это не правдоподобно? И... сейчас, ещё минуточку, - попросил комиссар, поскольку журналист, оживлённо и даже восхищённо кивнув, тихо, но по-игровому азартно проговорил "В том-то и дело! Вы нащупали самое то!...", - ещё только одну минуточку. Вы знаете английскую песенку о пропавшей подкове?
Мишель Рамбо постучал несколько раз пустой чашечкой из-под выпитого кофе, увлечённо припоминая.
- Да, кажется... это о том, что... из-за нехватки гвоздя и неподкованной лошади пал город?
- Точно. Ну, и где в этой песенке, на ваш взгляд, логическая неувязка?
- А текст можете полностью?.. Впрочем, даже не надо... Дело в том, наверное, чья лошадь осталась без подковы. Если генерала, и если именно его из-за этого убили, - тут тогда и нонсенс... Уж генералу всё обеспечили бы. На трёхногой лошади поехал бы самый слабенький и застенчивый, который и не решился бы протестовать, поскольку от него просто отмахнулись бы: не приберёг гвоздя - так тебе и надо, недосуг с тобой, растяпой, возиться...
- Нет, там не полководец погиб, - сказал Менар и поблагодарил официантку, поставившую перед ним ароматный кофе, - там, в основном варианте, не было получено некое извещение. "For want of a horse the rider was lost. For want of a rider the message was lost" - процитировал он. - Подковы, получается, не хватило вестовому. Но логически вы ответили совершенно верно: дело в том, чью лошадь не удосужились подковать. В реальной жизни гонцу военачальника предоставили бы полностью снаряжённого и проверенного скакуна, а без подковы мог бы остаться кто-то слабый и - как бы жестоко это ни звучало, - "малоценный" в глазах власть имущих. Да, это жестоко и несправедливо, но именно поэтому в реальности из-за подобных упущений битвы не проигрывались и города не захватывались.
- Вы нащупали самое то! - повторил журналист, выхватил из пачки "лихим" движением сигарету и, быстро прикурив, спросил: - Попадалось вам в том, что вы просматривали, моё эссе "О камнях и кувшинах"?
- Нет. А о чём это?
- Впрочем, это тоже больше года назад написано... Это на основе одной иудейской... скажем так, притчи-метафоры. Она звучит так: "Падает камень на кувшин - горе кувшину, падает кувшин на камень - горе кувшину; так или иначе, всё горе кувшину".