- Ну, вы уже сами дали разгадку чуть раньше, - промолвила Симоне. - Обретение агрессивно-силовых навыков отразилось бы на образе поведения в целом и свело бы на нет - полностью или частично, - женственность... ну, а значит - и ту женскую перспективу, которая иногда очень нужна и в контакте с людьми, и в анализе происходящего. Я никогда и не стремилась к прохождению курсов самообороны, поскольку считаю, что это неженственно. Да и не в состоянии была бы пройти такие курсы, нет у меня данных...
- Вот и я, - подхватил Менар, - консервативно считаю точно так же насчёт неженственности... Когда моей дочке было девять лет и её одноклассница звала её записаться вместе на карате, мы с женой сумели её разубедить; и, представьте, та подружка тоже к нам прислушалась, и обе вместо этого пошли на художественную гимнастику. И никогда не жалели. Мне, кстати, думается, Натали, - заметил комиссар, - что у вас получится хороший, доверительный разговор с женой Винсена... Насколько я чувствую её характер, именно вам она, быть может, решится задать непростые вопросы.
- Я не забыла о вашем поручении, - сказала Натали. - Я встречусь с ней в ближайшее время.
- 5 -
Подарив комиссару и приехавшей с ним женщине книжки своих эссе, Мишель Рамбо помог им вырулиться со стоянки и вернулся ещё на некоторое время в кафе. Сел за тот же столик, попросил ещё кофе... "Чёрный опять?" - спросила девушка... "Нет, знаете что, дайте-ка растворимый, с молоком..." Всё-таки четвёртая чашка подряд, подумал он, а если считать с утра, так и не знаю уже которая... "И счёт уж заодно принесите" - добавил вслед. Когда она пришла с чашкой кофе - расплатился... а потом прикурил и ещё долго сидел, сильно затягиваясь, медленно помешивая-полувзбивая пену и убаюкивая глаза колыханием отражений в приоткрытой стеклянной двери. Потом резким движением достал мобильный телефон, набрал свой домашний номер. Когда жена ответила, сказал ей: "Аннет, извини, я должен тут собраться с мыслями... ну, поездить... это успокаивает... меня тут всколыхнуло очень, понимаешь? Потом тебе расскажу, ладно?.. Да нет, ненадолго, часам к девяти буду... ну, к половине десятого..."
Разъединившись, закурил снова и ещё минут десять сидел так же недвижно, вглядываясь в пляску цветовых бликов в стекле...
Он собирался этим вечером быть дома, и он любит быть дома, но сейчас ему надо, очень надо побыть наедине с собой. С собой - и с дорогой, с дорогой, которая, подобно этой стеклянной двери, будет стремить навстречу ему пёструю россыпь видений.
Он не сказал всей правды этим интеллигентным приятным людям из полиции, с которыми так интересно было поговорить. Полтора месяца назад никто не просил его подъехать туда, на место взрыва. Он сам бросился туда, услышав по радио о том, что кем-то была дерзко уничтожена террористическая ячейка. Он хотел увидеть, услышать, ощутить... снова, снова, снова... Там было нечто хищное, там готовилось нечто страшное... но это предотвращено, этот арсенал оружия уже не сможет нести смерть не ждавшим, не чаявшим опасности, доверчивым и беззащитным... На этот раз - не сможет, ибо кто-то убил... самих ли готовившихся убивать, тех ли, кто им содействовал... Рамбо и азартно, и томительно думалось - что же это было, что же такое понадобилось предотвратить этому подъявшему страшный снаряд в ночи, подкравшись вплотную?..
А потом он заехал в ближайший городок, чтобы где-нибудь в кафе посидеть и прикинуть, что же он напишет об этом. Ему уже отчасти просматривалась тема: произошедшее на островке, думал он, должно основательно всколыхнуть, взбудоражить живущих здесь людей, вселить в них, привыкших к тишине и покою, смятение, которое долго не уляжется... Но он встретил этого аптечного провизора Андре Винсена, и разговорился с ним... и тот удивил его яркостью образов, которые внезапно и даже с некоторым ожесточением - и откуда же, спрашивается, оно в нём взялось, - выплеснул в нескольких фразах... да, в тех фразах о том, что иной раз не ударить заранее - предательство, совершая которое, превращаешь тех, за кого ты в ответе, в поживу, в дичь... И Мишель, расставшись с ним, долго пребывал под впечатлением этих слов; и где-то через двое суток почти решил - вот она, идея и канва очередного эссе. Но получилось так, что создал он на сей раз не эссе, а нечто совсем иное. И подтолкнула его к этому - его занимал и озадачивал факт совпадения, - опять-таки встреча... правда, уже не с самим Винсеном, но с его женой... Заехав, опять в дневное время, в тот же самый городок, он зашёл в буфет около универмага перехватить кофе с булочкой, - и увидел там Луизу Винсен с пятилетним сыном, которого она, вероятно, только что взяла из садика. Малыш кушал шоколадное мороженое, а она осторожно зачерпывала ложечкой чай с мятой... такой же чай, как тот, что пила полчаса назад женщина, приехавшая с комиссаром, - Натали... Он обрадованно подошёл к ним и сказал: "Удачно получилось. Я недавно видел вашего мужа и обещал ему свою книжку; если побудете здесь ещё минуток пять, - сейчас принесу из машины, вместо того чтобы почтой присылать..." Она, поблагодарив, сказала, что передаст. Рамбо сказал: "Это, собственно, вам обоим может быть интересно. Там о разных житейских коллизиях... а сейчас вот я планирую писать по следам этого происшествия у вас тут в лесу..." И ему показалось, что при этих его словах на ее лице промелькнуло некое двух-трёхсекундное смятение; глаза как бы чуть растерянно заметались - и "успокоились" лишь несколько мгновений спустя, устремившись к маленькому сыну. До чего же всё-таки напуганы они все произошедшим, подумал он тогда... "Вы имеете в виду, конечно, взрыв на островке... - промолвила она заметно напряжённым голосом. - У нас не перестают это обсуждать: действительно, в наших местах вдруг такое..." - она не договорила. "И очень долго не перестанут, - оживлённо откликнулся Мишель, - потому что такие акты больнее всего бьют по сознанию людей именно в самое мирное время и в самых мирных краях. Они лишают чувства защищённости, успевшего стать... почти символом веры". "Вы хотите сказать, - спросила Луиза чуть с запинкой, - что из безопасности... покоя, уюта... мы сотворили нечто вроде кумира?" Он даже вздрогнул - настолько поразила его эта мысль. И не только сама мысль - поразило его и то, что прозвучала она из уст хоть и очень неглупой, но такой вроде бы тихой, очень домашней по складу и облику женщины, в чьей жизни едва ли могло случиться нечто способное побудить к самостоятельному осмыслению таких вопросов... А она, значит, задумывается о многом - под стать мужу... интересные они люди, эта чета... Он не нашёл сразу ответа. Но пока ходил за книжкой - это заняло не более трёх минут, - сквозь воображение его пронеслась, словно гикающее азиатское воинство, лавина образов; слова женщины соединились в восприятии со словами Винсена о "дичи" и "поживе", и в зловещей, дикой усмешке ощерился некий хищнозубый идол; но ему было ясно, что не о поклонении этому истукану задала свой риторический вопрос Луиза Винсен... И вдруг, когда он уже входил опять в буфетик, что-то сложилось в его сознании... И, давая ей книгу, он сказал - и задумчиво, и в то же время тоном зрелой уверенности: "Понимаете, Луиза, кумира можно сотворить из чего угодно - не только из покоя и счастья, но, скажем, также из собственной незапятнанности... из непротивления, из ненасилия, из своих умытых рук... и это, может быть, куда страшнее. Потому что воздвигая ЭТИХ кумиров - мертвенно-отвлечённых, - мы отворачиваем слух от чьих-то живых и отчаянных криков - спасите!.." После этих слов он ощутил нечто благодарное в её взгляде... и почему же, спрашивается?.. А ведь Винсену, подумал Мишель, Винсену ведь я тоже что-то такое, в этом же ключе, сказал... что же именно, припомнить бы... и он на это очень... да, очень откликнулся...