И он не только тогда откликнулся. Где-то через неделю после того, как жена его получила книгу, он позвонил и сказал: "Ваши эссе стали для нас обоих Событием с большой буквы. А насчёт камней и кувшинов - слушайте, что я думаю... Представьте себе, что человек по природе своей подобен кувшину, но однажды самой жизнью принуждён был, выбирая, кем быть - бьющимся или бьющим... погибнуть самому или погубить, - решиться на второе. Так вот, он облачится в каменные латы, и совершит то, что счёл своим долгом... совершит, а потом... потом... всё же разобьётся сам - изнутри, - об этот свой каменный доспех... " Рамбо несколько секунд молчал прямо-таки ошарашенно, а потом ответил: "Знаете, Андре, это целая Тема - тоже с очень и очень большой буквы. Вот что такое найти Читателей - и опять же с заглавной... Обязательно надо будет встретиться и поговорить... и не один раз..." "Непременно, - обещал Винсен, - вот только дайте всё прочесть и продумать..."
Да, это целая Тема, и это тоже ЕГО тема. И до чего же они интересные люди, этот Андре Винсен и его жена... что-то необычное таят и они, быть может, в своих душах...
Да, может быть, и они ТОЖЕ. Ибо он, Мишель Рамбо, носит в своей душе никем не вынутый, да и вовек не извлекаемый осколок дикой, взрезавшей отчаянной болью скорби; носит с шести лет, с ещё даже не совсем полных шести... Эта женщина, Натали, очень тонко и точно прочувствовала его состояние: да, его ударило когда-то в незащищённую ткань детского сознания, этот удар не мог быть отражён ничем, ибо не было ещё на душе ни взрослых лат, ни даже той ломкой, крошащейся наледи показного цинизма, которою пытаются оберечь свои сердца угрюмо-ершистые подростки. Они-то пытаются... а ему и шести ещё тогда не было...
Он носит в душе и это, и ещё - сознание вины. Каждая душа человеческая, подобно пчеле, приносит в мир свой мёд и своё жало - это была ещё одна притча-метафора, он почерпнул он из тех же источников, в которых прочёл о камне и кувшине... Если бы можно было спасать всех, кого жаждешь спасти, жалом же своим губить лишь силы зла, а не тех невинных, коих они увлекают на гибель вместе с собою!..
И к тому же - если бы можно было стереть то, чем когда-то задел ты любящих тебя и любимых тобою!.. Он показывал своей жене, своей Аннет, всё, что писал, она любила его эссе; и вот эта наконец-то по-настоящему удавшаяся ему сюжетная вещь, это его "Сказание", - захватило и покорило её... Но она, прочитав уже увидевшую свет первую часть, поиграла его рукой, взглянула на него своими иногда как будто бы "прислушивающимися", ловящими настроение глазами и произнесла: "Всё-таки твоё неизбывное alter ego - некто именно вот такой. Никому на свете, в том числе и этому номинальному Царю, не подвластный, решающий всё и всегда сам, возлагающий на себя огромную ношу, но при этом - уверенный в том, что ему, в силу самой сути его, позволено больше, чем другим..." Она не спросила - так ли, - а просто сказала это с оттенком печальной примирённости в голосе. И Мишель не возразил ничего, только обнял её, смущённо-виноватым движением взбив себе волосы на макушке. Понимая, что ей подумалось - у этого Тетрарха любящая и верная жена, но отвечать на её верность взаимностью он, полновластный господин, воин и вождь, "великий и знатный", едва ли обязан. Это он тоже решает сам, только сам... Об этом в тексте не говорилось ничего, но это по логике образа напрашивалось и подразумевалось... И виновато теребил он свою макушку потому, что понимал ещё и невысказанную личную подоплёку этих слов жены. Ибо он виновен и перед нею - хотя она полностью простила, хотя они любят друг друга не менее, чем двадцать лет назад...
Почему же это именно сейчас так настойчиво припоминается, всплывает? Не для того ли, чтобы вновь, который уже раз, позволить этому опасть, осесть куда-то там в кладовую памяти, не вторгаясь в иные воспоминания...
Да, он виновен перед нею, любящей его и любимой им. Он изменил ей - дважды. И всё было в течение достаточно краткого промежутка времени, одиннадцать лет назад, когда у них уже два сына были... Первый раз сидевшая напротив - молодая, яркая... и удивительно, подкупающе свежий цвет лица был у неё... откровенно заигрывала с ним в ресторане, на юбилее одного из сотрудников, когда же расходились, - попросила подвезти до гостиницы. Она жила в другом городе, оказалась на этом вечере наполовину случайно - Мишель толком даже и не узнал, почему, - и связь оказалась мимолётной, больше они не виделись... Вернувшись домой в час ночи, он соврал, что из ресторана пришлось ехать в редакцию, согласовывать срочные правки, - такое действительно случалось, да и журнал должен был скоро выходить, - а не звонил якобы для того, чтобы не разбудить детей... Измена тяготила его; но ещё буквально через месяц его попросили взять интервью - он не любил это, но приходилось иногда, - у выпустившей сборник стихов поэтессы авангардистского направления. Интервью состоялось у неё дома, жила она одна, стихи её, не рифмованные и без размера, были написаны со вкусом и носили в основном мягко эротический характер... и светлые локоны эротично падали на щёки... И получилось то, что длилось три недели; а потом ему стало невыносимо обманывать Аннет - при том, что она ему полностью доверяла... Он расстался с этой женщиной - по-хорошему, без обид и надрыва. Это было не сложно. Но больше, чем боя, - и он мог сказать это не образно, а буквально, ибо ему приходилось в своей жизни смотреть в лицо опасности, - больше, чем схватки с врагом, боялся он разговора с женой. Ибо решил - признаться. И, произнося своё признание, чувствовал себя словно бегущим по песчаному склону с гранатомётом наперевес под вражьими пулями.
И избежавшим смертельного свинца, вышедшим из схватки живым ощутил он себя спустя минуту-другую, когда, заплакав и задрожав всем телом и сначала оттолкнув его, попытавшегося обнять, она всё же взяла затем его руку и прошептала: "Что ж, может быть, я и сумею научиться жить с ЭТИМ".
И она научилась. И Мишель мог не опасаться чего-либо подобного тому, что позволил себе он сам, с её стороны. Она любит его. И она пусть в меру, но религиозна. И, будучи очень далека от феминистических идей, понимает - есть вещи которые мужчине всё же менее непростительны, чем женщине... Тем более, что ему в его жизни доводилось не только не отказать себе пару раз в неких "перехлёстах", но и избирать для себя далеко не лёгкую долю... Да, он может безусловно и полностью полагаться на свою Аннет. Иногда в его душе мелькает вопрос - насколько именно любовь, а не нравственность и убеждения, обуславливают это? Но он каждый раз с ожесточённой уверенностью отстраняет этот вопрос: не всё на свете нужно и можно анализировать и расчленять. Нравственность и убеждения - неотъемлемы от души, они во многом и формируют те чувства, которыми мы столь дорожим...
Но нет, не об этом сейчас он будет думать и вспоминать, а о совсем ином. Просто это - дополнительная причина того, сколь важно ему прочувствовать всё, что нахлынуло, будучи наедине с собой. Прочувствовать и продумать - чтобы потом, рассказывая ей, ничем, даже ненароком, не задеть. С ней - очень надо и очень хочется ему быть предельно бережным...
Сейчас он, наконец, отчасти по-военному резко встал, вышел, дошагал до машины, уселся, завёл мотор... На стоянке было уже не так тесно, и выехать удалось просто. Он быстро свернул в направлении Парижа и уже минут через пять был на широком шоссе. Промчались мимо безоконные ряды продуктовых и промтоварных складов, и засверкали множеством огоньков, сбиваясь в стайки, дома, и ещё дома, и потом поселковые домики... Они напоминали ему те постройки из пустых полупрозрачных скляночек, бутылочек, флакончиков... да, и беловатых, и матово-вишнёвых, и ещё "шоколадистого" цвета... Тот городок, что строили они с Ноэми, с маленькой Ноэми. Ей тоже было около шести, её волосы были светло-каштановыми и вьющимися, и она собирала мамины ёмкости от косметики, потому что любила строить из них, и ей очень хотелось создать целый сказочный город, город, который будет весь светиться, переливаться разноцветными отблесками... "Они так сияют, как будто окна в темноте, когда издали смотришь" - восторженно прошептала она ему в тот вечер, когда они закончили сооружать вдвоём, ползая на коленках, цепочки башенок из небьющегося стекла... И Мишель встал, отошёл к подоконнику, глянул - да, и вправду до чего красиво! Это получился ночной город, почти настоящий... как же здорово придумала Ноэми!..