Но внезапно ногу над левым коленом охватило дикой болью, нога словно превратилась в огромный зуб, который сверлят без наркоза... И в тот же самый миг он увидел, как грузовик, выезжавший из села, с диким, под стать той боли в ноге, ужасающим грохотом выметнул из себя древо пламени... и, взметённый стволом этого древа, раскололся и исчез в огненной кроне... а крона эта через мгновение разрослась чуть ли не впятеро и пожрала всё, что было вблизи от машины-бомбы... кажется, несколько жилых строений...
Волна боли опала затем, но только чуть-чуть... Он, упав, гулко и надрывно простонал, он неосознанно стремился хоть чем-то заглушить эту боль. И в то же время не мог оторвать взгляда от царственно пирующего огня. Ибо сейчас нечто СВЕРШИЛОСЬ для него. Этот взрыв был похож на воображаемый им с неполных шести лет... воображаемый, но въяве не полыхнувший, чтобы уничтожить исчадия, ехавшие в ТУ ночь убивать... убивать Ноэми, её родителей, их соседей... в ту ночь, спалившую рай его детства и выжегшую на душе его рубец... рубец, не подобный ли звезде, как заалевший в его сказании на челе Тетрарха-Избавителя?..
Откуда-то сбоку прозвучал голос командира роты - остановиться, не продвигаться дальше... Но Мишель в любом случае не мог сдвинуться, и нога словно "сокращалась", боль чуть разжимала захват и опять впивалась... Звуки и образы вокруг помутнели, он не вполне уже улавливал слова Алекса, плеснувшего ему в лицо водой из фляги, а потом осторожно прижавшего горлышко этой фляги к его губам... Кто-то поблизости вроде бы сказал "носилки надо" - и затем сознание смерклось...
Очнулся он уже в медпункте. Очнулся не сумеречно, а по-настоящему; всё произошедшее предстало перед ним живо и настойчиво... Удивился, что сильной боли не чувствует; лёжа скосив глаза, увидел раненую ногу, чуть согнутую, в тугих и громоздких бинтах, уложенную на что-то мягкое. "Сейчас в больницу поедешь, всё с тобой нормально, товарищ" - сказал ему кто-то увидевший, что он открыл глаза. Приподняли голову, напоили... Но через несколько минут его опять - и надолго, часов на десять, - охватило забытьё, из которого он если и выныривал иной раз, то на миг-другой, и не был он в силах прорвать некую пелену, колыхавшуюся меж его сознанием и тем, что делалось вокруг. Полностью эта плёнка распалась и лопнула только уже в больничной палате. Он проснулся... повёл глазами, озираясь; полненькая немолодая медсестра, деловито хлопотавшая у изножья койки, улыбнулась и, как знакомому, сообщила: "Тебя, голубчик, прооперировали, ты у нас молодцом, скоро ходить будешь..." Мишелю всё здесь было внове, он не то что в больнице - он и у врачей-то, кроме зубных, почти не бывал, обладая отличным здоровьем... Но основное он понял: "это я от наркоза, получается, отошёл..." И пронизало испугом; надрывно-молящим голосом, словно от сестры что-то зависело, спросил - "Я... я хромым не останусь...?.." "Выдумал! - бросила она и, взбив ему подушку, по-матерински потрепала по волосам. - Послезавтра поднимем тебя, недельки две попрыгаешь - и всё выправится..."
Это было, впрочем, чересчур оптимистично. Хромым он не остался, но выписался лишь через месяц, рана заживала не быстро, надо было усиленно тренировать ногу, а иногда её "сводило" - участок над коленом затекал и обездвиживался минут на пять-десять. Врач предупредил, что это будет, вероятно, случаться - правда, лишь изредка, - и в дальнейшем: "Тут ничего поделать нельзя, у тебя очень чувствительный нерв был задет, потому и боль была такая сильная... Но ничего страшного, это будет каждый раз быстро проходить..."
И сейчас, дымя в окно с балкона квартиры, Мишель Рамбо предчувствовал: может быть, вот-вот онемеет левая нога... Ну ладно, я ведь дома, подумалось ему; и вообще, сколько-нибудь серьёзно это на жизнь не влияет.
Неслышно подошла Аннет, обняла сзади за плечи.
- Ну, расскажи, что было? И когда, кстати, ты мне продолжение "Избавителя" дашь?
- Могу уже сейчас. Только читай не отвлекаясь; а если устала, то лучше завтра вечером.
- Завтра родители приедут, засидимся допоздна. Давай сегодня... Только ты мне сначала расскажи об этой своей встрече... и что же всё-таки на тебя так сильно подействовало?
- Ты же знаешь, - сказал он тихо и утомлённо, - что мне иногда надо... Этот комиссар, - перескочил Мишель на другое, - он и женщина, психолог-аналитик, что приехала с ним, - они же, я тебе говорил, занимались - или, может, ещё занимаются, - этим делом о взрыве на речке... И их обоих это странным образом захватило; потому-то они так и хотели, прочитав моё сказание, встретиться со мной... хотя оно им и само по себе понравилось, я чётко вижу... И я даже думаю, что они уже знают... впрочем, давай я тебе всё действительно по порядку...
- А что "тебе иногда надо"? Ты не досказал об этом... - Аннет старалась не упускать прерванные им самим фразы, казавшиеся ей важными. Она знала - когда его что-то захлёстывает, он начинает перебивать сам себя, - и умела "упорядочивать" разговор.
- Да мысленно просмотреть всё от начала, как будто фильм, понимаешь?.. Вот и на сей раз я не мог без этого...
- И на чём я прервала сейчас твой фильм? - спросила она.
- На ранении. На больнице. Скалу "орлов смерти" мы уже взорвали, Аннет... - Он загасил одну сигарету, прикурил следующую...И вот сейчас... знаешь, вот как будто вижу, что пришли товарищи... тот самый Алекс, и Адам... и они рассказывают...
Они пришли на следующий день после операции, принесли фруктов, пирожных, конфет... Шумно радовались, что он "в порядке", а через месяц опять будет - молодой и сильный, - стоять в охране и рулить на мотоцикле... "А со сцеплением как быть, если ногу схватит?" - подумалось ему; но он решил, что купит мотоцикл с автоматической коробкой передач. Тогда левая нога будет по-любому не при деле... Получалось, что с ним, с Мишелем, всё будет, наверное, в норме... Но он узнал тогда и о печальном, о страшном. Операция, в которой они участвовали, была настоящим, полномасштабным боем, в ней, оказалось, одних погибших было десятеро, а раненых - более тридцати... На срочной службе не довелось им побывать в подобном сражении, да и на резервной не факт, что ещё хоть раз предстоит кому-то из них такое - разве что грянет большая война... Вторым же из упавших замертво на его глазах - одновременно с Гаем, - был разбитной Марко, двинутый на футболе... дня за три до того он, сцепившись с Алексом в споре о сборной Аргентины, твердил, что она обязана выходом в финал только вратарю и что аргентинским болельщикам надо бы вскладчину организовать ему прижизненный памятник... Боже мой... как же это так, ребята...
И ещё рассказали друзья о том, что в тех серо-бежевых домах, захваченных взрывом автобомбы... что там, кроме террористов, были ещё убитые; и было в их числе несколько детей... Это просто было СКАЗАНО. Там были дети. И ни сам Мишель, ни товарищи - никто из стрелявших в этот смертоносный грузовик не надеялся на то, что чья-то длань поставит перед ними весы, чтобы соизмерить ужас этого обстоятельства с теми ужасами, которые они все вместе - разведчики, пехотинцы, танкисты, артбатальонщики, - обязаны были предотвратить и предотвратили. Весов никто не даст, они это понимали. И понимали, что решившийся быть защитником - обречён на то, чтобы поступать жестоко. И что никого не может защитить тот, кто не возденет на душу свою бремя беспощадности к врагу.