И в самолёте обстоятельства опять улыбнулись им. Когда взлетели и отстегнулись, Мишель собирался было подойти к ряду сидевшей у окна Аннет, надеясь - может быть, кто-то согласится пересесть туда, уступив ей место на проходе... чтобы можно было, стоя около неё, разговаривать... Но одно из "курящих" сидений рядом с ним пустовало, и девушка опередила его - подсела сама. Только позже он осознал, что ведь даже не спросил её, можно ли курить при ней, - не удосужился, так и продолжал держать зажжённую сигарету... "Ваши места просматривались, я увидела, что... не занято, - молвила она, краснея. - Мишель, вы ещё не рассказали о себе ничего... а между тем эти ваши качели в садике... и про жизнь... такие образы не вдруг рождаются... В вашей жизни, я чувствую, много чего было... и здесь вы оставляете, наверное, нечто очень значительное..." И ему не захотелось думать - действительно уловила она что-то такое в его глазах, словах, движениях или "психология" дала ей предлог... Надо ли в этом разбираться? Она пришла!..
И, летя с нею над огромным морем, за которым постепенно скрывалась страна его боли - и первой, неисцелимой, и той, что взрезала над коленом в тот миг, когда он с товарищами уничтожал машину террористов, - он рассказал ей... "Вы - первая НЕ жившая здесь, кому я об этом..." Рассказал про городок из стеклянных башенок, про сияющие глаза Ноэми... и про то страшное утро... А потом - про всё, что было дальше... И про огненное древо, поглотившее не только чудовищную автобомбу и тех, что готовили её, но - это всегда пребудет на его душе, - и неких безвестных, беззащитных, маленьких, волею исчадий оказавшихся там, вблизи... И Аннет вроде бы почти и не останавливала его, чтобы переспросить, уточнить что-то, - Мишель даже волнуясь умел говорить красочно, выразительно и не упуская деталей, - но...
- Знаешь, - сказал он ей сейчас, двадцатью годами позже, взяв чашку с тумбочки у окна и отпив чуть остывший чай, - ты слушала меня тогда, в самолёте, так, что и взглядом, и слезами, когда я о ТОМ... и жестами - как будто "подзаряжала"... Тогда ещё не было мобильных телефонов, а то бы мне так, наверное, и подумалось глядя на тебя... Ты "творчески" слушала, с некоей самоотдачей... Как знать, не именно ли поэтому...
Не именно ли поэтому - так думалось ему много позже, - и слетело в один из моментов с его губ "Понимаете, НОЭМИ"... Они оба, вздрогнув, застыли на мгновение... Господи, как же это я... она же сейчас уйдёт, это же я... ударил её... - взрокотало в мыслях бешеным водопадом; даже глупое "простите" так и не успело выговориться... И теперь уже именно он был столь же уязвимым и дрожащим, сколь Аннет несколькими часами раньше в аэропорту; а она - да, в этот раз настал именно её черёд, - вдруг произнесла успокаивающе-мягко: "Мишель, эта ваша ошибка - самое доверительное из всего, что могло бы прозвучать... и самое трогательное... Это... вы меня тем самым словно впустили в храм, в личный свой храм..." И тут он опять почувствовал, что его "качает", - и выпалил: "Я не хочу, чтобы ты уходила оттуда, Аннет!.." Она опять вздрогнула... очень смутилась - щёки матово заалели, - и быстро, сбивчиво, лишь бы не делать пауз, заговорила: "Ты далёк от традиции... ты не знаешь, наверное, но есть такое понятие - посланничество... каждый послан для чего-то в эту жизнь; и Ноэми жила не напрасно... ею в твоей душе выращено очень многое... а когда-нибудь в вечности мы все сможем, наверное, по желанию своему становиться, когда захотим, и детьми... и ты побываешь опять маленьким Мишелем, и прилетишь на ту её серебристую маленькую планету, и сделаешь ей Красную Шапочку... и вы достроите..." И, не давая ему ничего сказать, продолжала: "Знаешь, ведь вот в сказках желания исполняются - и это очень верно, потому что... вот мне маленькой, бывало, говорили, как, должно быть, всем детям - мало ли что ты хочешь... а я с обидой думала - да как же это может быть; если мои желания не важны, то и я сама ничего тогда не стою... потому что ведь из чего же мы состоим, если не из своих желаний... ну, и из своей памяти, конечно... и всё должно сбыться..." И, когда она умолкла, Мишель не стал нанизывать на цепочку её слов фразу о желаниях, из которых состоит он сам, а просто взял её руку и очень тихо повторил: "Я не хочу, чтобы ты уходила, Аннет. Ни сейчас, ни потом... никогда..." Она не отняла руки, уткнулась взглядом в сеточку для рекламных журналов на спинке сиденья перед собой и сказала: "Ты лучше кури... дай я посижу несколько минут молча, мне надо всё это осознать..."
И было ясно - она тоже не захочет уходить, никуда уже не уйдёт...
А через пару минут стюардесса подкатила столик с напитками, и Аннет взяла чай, а Мишель попросил вина... А рук они так и не разъяли... И она вдруг сказала: "И ведь я знаю тебя едва ли больше трёх часов..." Они не разъяли рук, и она склонила голову на его плечо: "Дай уж мне спрятаться от... уж не знаю, как бы и назвать... пойми и не говори пока ничего, ладно?.." Вот так всё между ними окончательно "уяснилось".
- Знаешь, на чём я закончил бы серию "фильма", который сейчас мысленно прокручиваю сам себе? - спросил он. - На том, как за окном развернулось искрящееся полотнище города и объявили, что скоро посадка... и мы с тобой сидим за руку... и мне уже ясно, что ты никуда не уйдёшь... Слушай, - перескочил он вдруг, как бывало зачастую, на иное, - я открою тебе файл с продолжением "Сказания"... ты читай, я посижу рядом, сбоку... может быть, хотя бы это избавит тебя, Аннет, от опасений, что я на что-то сам себя обреку...
Он подошёл к компьютеру и открыл один из своих электронных "ящиков". С него на второй адрес он посылал наиболее ценные материалы - чтобы застраховать их на случай, если что-то произойдёт с флеш-накопителем. То, что хранится на электронных адресах, думалось ему, пропадёт лишь если рухнет вся цивилизация... - Это здесь, Аннет, пристраивайся и читай... И ещё вот что, - его осенил внезапно новый образ, - я вот сейчас представил себе нас с тобой в самолёте... всё, что я тебе рассказывал... я, понимаешь, тебе те самые чёрные лилии тогда подарил, из той песни... ну, я же ставил вам всем, вы слышали...
- Чёрные лилии, - повторила она... - Да, я помню, ты перевёл... Ледяная роса... шёлк с тронной багряницы... плащ обездоленных... хлеб страждущих... Значит, всё это звучало тогда в тебе...
И, пока Аннет читала сказание, он сидел, глядя на неё, и снова пела ему память то же, что и тогда, в самолёте... Да, щека Аннет была тогда на плече, и рука её - в его ладони... а в душе звучала песнь обручения, сложенная в покидаемой стране, в стране Ноэми.
Ледяной росой предгорий одарю тебя,
Гроздью жемчуга из моря одарю тебя.
Чёрной лилией твой локон увенчаю я.
Чёрной лилией твой локон увенчаю я.
Златом с царской колесницы одарю тебя,
Шёлком с тронной багряницы одарю тебя.
Не черны ль, сестра-невеста, лилии мои?
Вдену их, сестра-невеста, в локоны твои.
В сад мой поступью войди неслышной,
В сад, незримая, вплыви...
Глянь - лилии черны, как страждущего хлеб,
Как слово о любви.
Плащ скитальца, что бездомен, подарю тебе,
Плод для тех, кто обездолен, подарю тебе.
Локон твой звездой далёкой увенчаю я.
Локон твой звездой остывшей увенчаю я.
Усласти, сестра-невеста, мой печальный день.
В брачный плащ, сестра-невеста, плечи мне одень.
В дар прими, сестра-невеста, хлад далёких звёзд.
В дар прими, сестра-невеста, хлад остывших звёзд.
В сад мой поступью войди неслышной,
В сад, незримая, вплыви...
Прекрасен лилий лик, как страждущего хлеб,
Как слово о любви.
- 10 -
"... Когда же начал лютовать тот мор небывалый, то, узнав о терзающем Город язвенном поветрии, напали враги на лежащие к закату подвластные Царю земли. Ибо думалось им, что ослабел Город от постигшей его беды и не смогут воины его отстоять владения свои. И случилось так, что весть о нашествии этом была услышана именно в день собрания, на котором решили дочери Тетрарха и товарищей его идти к больным, чтобы лечить их по мере сил своих. Двумя часами позже, в сумерки предвечерние, явились в Город бежавшие из разорённых сёл, и прозвучал их клич о помощи, и собралась на зов их дружина под царские стяги. Когда же настало время избрать военачальника, то большая часть и бывалых, и юных воинов простёрла персты и взоры к наречённому Избавителем, и послышалось множество голосов, обращённых к нему, - "предводительствуй нами!". И принял он вверенные ему волей народа власть и жезл, и, приказав воинам снаряжаться, подошёл вместе с тремя сыновьями своими, уходящими с ним, к дочерям и жене, чтобы проститься с ними.