- А если будет нужно ещё что-то оздоровительное, - продолжал он, - для реабилитации... если помимо страховки ещё что-то, - всё, всё, конечно, оплатим!..
"Деньгами ты не откупишься!" - звякнуло будто бы нечто ехидное ему в ответ... Господи, почему " не откупишься"... откуда эти мысли... что меня сейчас мучает?..
- Ну конечно, ведь даже сердце пересаживают!.. - горячо, с неким вдохновением поддержала дочка. - И знаешь, папа, в сериале "Санта-Барбара" - я отрывки видела, - там один парень с искусственным сердцем знаешь как бегал, да ещё и дрался!..
- Так то в сериале, - вздохнул он. - Но вот с одной почкой действительно... - Он начал рассказывать Жюстин про пересаживание органов, про донорство... это отчасти приводило в норму, он сейчас облекался отчасти в "профессиональность", он, имеющий полумедицинское образование, знал это вполне прилично... И девочка слушала то ли с подлинным интересом, то ли изображая этот интерес искусно и преданно - чувствуя, что папе нужно сейчас окунуться во что-то дающее уверенность...
Он рассказывал, а между тем перед ним проносились воспоминания, речения, образы... Не откупишься!.. Я не собираюсь ни от чего "откупаться", только спаси её, спаси это дитя, спаси эту маленькую Элизу, Боже!.. Я не собираюсь ни от чего "откупаться"! Да, конечно, я, никогда не знавший нужды и лишений, не думал раньше о тех, кого они постигают, о тех, кто живёт, захлёбываясь в океане повседневной нищеты, неизбывных тягот, безысходной обездоленности... Я не думал о них, но я уже не тот, что был: недавно я сам, своими руками, убил двух обездоленных... правда, убил защищаясь, у меня не было выхода; а теперь, а сейчас нас бросило куда-то опять... А эта осиротевшая малышка... Ему внезапно очень ярко представилось её - лишь мельком до сих пор и виденное, - личико: пепельно-белое - да, цвета опавшего, успевшего остыть пепла, - охватываемое разметавшимися чёрными прядями... Подобные дрожащим капелькам глаза, те самые глаза, очертаниями напоминающие нераспустившиеся бутоны тюльпана... так Луиза сказала, и это врезалось ему в память - да, кажется, и в самом деле... Вот это и представилось очень зримо; но он не мог бы сказать, красива ли она, ибо сама возможность красоты убивалась на этом лице... испепелялась - не к тому ли и пепельный оттенок, - взрезающим душу выражением страдальчества... Запредельный ужас детского страдания воплощён был в этих чертах... И перед мысленным взором Андре закружились фотографии, кинокадры... Дети в Освенциме... и Хиросима... и лондонские трущобы в девятнадцатом веке... и - из телевизионных хроник, - дети с торчащими от голода рёбрами... где-то там в Анголе или Руанде...
И как же это так, что не находят никого из родных этой девочки?.. Ему не захотелось задерживаться на этой мысли... не надо, не надо об этом думать сейчас, лучше не переставая рассказывать о чём-то дочке... Вытащив из кармана телефон, глянул - вот уже и девятый час...
Жюстин слушала отца - про вживления, трансплантации, про людей, завещающих использовать их ткани и органы, про банк донорских пожертвований... Папа много знает, думала она... и, наверное, многое может... он и мама многое могут - сумели же они спасти эту крошку... И что же сделать для того, чтобы это было и в самом деле спасением? Теперь её спасают врачи и сёстры; и сбудется ли?.. Мы плывём на кораблике, мы хотим доплыть, мы так хотим, чтобы матрос крикнул нам с верхушки мачты - "Земля!.." Мы хотим, чтобы к нам вышел доктор и сказал - она вне опасности... Сбудется ли?.. Мама там, в палате, она не отходит от ребёнка; но мы все, все в одной лодочке... или, может быть, в одном домике, уносимом куда-то?..
Её, эту девочку, зовут Элиза, думала Жюстин... её зовут как девушку из сказки "Дикие лебеди", принцессу, сестру одиннадцати заколдованных братьев. Девушка плела рубашки из крапивы, чтобы избавить братьев-принцев от колдовства и вернуть им обличье людей; и она вынуждена была молчать, и руки были у неё в ожогах... и её чуть не сожгли по злому навету... Но всё закончилось хорошо; а с этой крошкой... и с нами - будет ли так?.. В сериале человек с пересаженным сердцем может бегать и драться, а в сказке все, кто должен спастись, спасаются; а мы-то ведь не в сказке... Но у принцессы не было любящей мамы, а была жена отца, желавшая погубить... А отец... да что это за отец, который не заступился за своих детей, отвернулся от них, оклеветанных, не мог и не хотел противостоять?.. МОЙ папа в любой огонь бросился бы ради меня или Пьера - так же, как бросился спасать эту малышку... и он, и мама... мама, у которой руки изрезаны не крапивой, а стеклом разбитого окна машины... И ЭТА Элиза - у них под защитой!.. Мы не в сказке, и они не всё могут... но ОНИ - сделают всё, что в их силах!..
А папа уже рассказывал ей о другом, о своей армейской службе... Разговор съехал на это, когда он упомянул о наркозе, о том, что его действие испытывали когда-то, впервые, на пленных с тяжелейшими ранениями, на тех, кому нужны были ампутации... И Жюстин спросила - не совсем в тему: "Папа, а тебе, когда ты уходил в армию, было страшно?" Но он махнул рукой, усмехнулся: "Я же рассказывал вам с мамой - мне совсем не тяжело служилось, это совсем не то, о чём ты фильмы смотришь... Слушай, а знаешь, ведь я однажды..." И девочка узнала, что однажды весной, в праздничный день, он, восемнадцатилетний курсант-новобранец, был назначен вместе с ещё десятком товарищей в дневную охрану одной из музейно-архитектурных точек, куда стекались отдыхающие и туристы и где на открытом воздухе устроили ярмарку и детские аттракционы, включая выступление клоунов и фокусников. "Охраной" это называлось "для проформы"; у них было оружие, но роль этих ребят сводилась в основном к тому, чтобы стараться как-то регулировать колыхание толпы и увещевать людей не загораживать просмотр тем, кто ростом не вышел... "Извините, сударь, вы не могли бы подвинуться чуть вправо, чтобы вот тому мальчику было видно?.." "Мадам, пройдите сюда с малышом, вам здесь будет и виднее, и удобнее..." И там же в тот же самый день находилась и мама, - "Мы высчитали, Жюстин, это точно..." - ей было двадцать два, она была начинающим экскурсоводом, это было одним из этапов её практики... "Мы там были оба, и не довелось ли нам, доченька, тогда мельком увидеться, встретиться взглядами, знать не зная - кем станем мы когда-нибудь друг для друга..."
Светлые воспоминания, думал он... да и не было ли это, если разобраться, тем самым "королевством Беспроблемьем", о котором мы с Луизой мечтали?.. Действительно, его, Андре Винсена, жизнь до недавних недель ничем не обидела, не ущемила, не ударила по-настоящему! Он действительно не знал ни нужды, ни лишений, ни тяжёлого труда, он рос в культурной, прилично обеспеченной и очень любящей семье, единственным сыном; он во всём мог безусловно положиться на родителей, даром что вёл с ними то и дело "комнатные войны" за то, чтобы не докучали советами и наставлениями... Учиться в школе было легко, он не был обделён способностями. И сколько-нибудь серьёзных причин для подростковых комплексов тоже не имелось. Он не обладал задатками лидера, но отношения с товарищами были вполне нормальные... Да, конечно, были в его прошлом неудачи и обиды; его когда-то не приняли на медицинский факультет - правда, очень престижный, - не приняли несмотря на хорошо сданные вступительные экзамены, и у него были основания подозревать, что и он, и ещё немало других получили "запланированные" отказы, поскольку имелся список тех, кого очень и очень влиятельные лица предписывали протолкнуть... Но он окончил фармакологию, и имеет уважаемую профессию, и нормально, надёжно устроен... Да, была когда-то и очень задевшая его самолюбие история с однокурсницей, которой он несколько месяцев носил цветы, не смея прикоснуться; а она между тем давно не только встречалась, но и спала с другим... наверное, с тем панкообразным - яркокрасные волосы гребешком, - которого он не раз видел околачивающимся у подъезда; и хорошо ещё, что по стечению обстоятельств Андре узнал об этом от общих знакомых, - а то ещё долго ходил бы вот так же, служа её подружкам, да и этому, с красными патлами, объектом для вышучивания за глаза... Но, если вдуматься, сам виноват; отец говорил - не бегай за ней, она играет тобой... А он ожесточённо, бездумно отмахивался - и попал в глупое положение... Очень неприятно об этом вспоминать... Да, он был склонен к угловато-настороженной скованности, не умел непринуждённо знакомиться с девушками; но они улыбались ему не реже, чем кому бы то ни было, он видел и чувствовал, что может нравиться... И на что он вообще смеет жаловаться, если Бог дал ему Луизу! Узнав её ещё совсем чуть-чуть, родители в один голос сказали ему - ты встретил своё счастье... она всегда поймёт, всегда поддержит, ей ты сможешь доверять безусловно; с нею главное, о чём ты должен будешь заботиться, - это самому не обидеть, не задеть!.. И всё это действительно так. Бог дал ему и Луизу, и двух чудесных детей; и - до этой осени, - светлую, уютную, добрую жизнь. Даже если и были те или иные трудности, то... Боже, это ли настоящие тяготы?.. Ну, пишет Жюстин с грамматическими ошибками и не хватает с лёту математику; но едва ли хоть одна из её подруг так же утончённо чувствует, самостоятельно мыслит... Ну, допустим, имеются у Пьера признаки статического плоскостопия; так не будет он, скажем, бегуном и вообще легкоатлетом, но серьёзно ему это жизни не омрачит... Всё, что до сих пор Винсен считал трудностями, было вроде детских обид - уютным, "комнатным"... До ТОЙ ночи, около двух месяцев назад. До ночи, после которой они с Луизой стали иными, и жизнь стала иною... да, она стала иною, и вот теперь вновь настал вечер, обнаживший это...