Уже одиннадцать с лишним. Вечер перетекал в ночь. Андре испугался этой мысли: она напоминала, что времени остаётся всё меньше и меньше. Жюстин скоро должна будет идти на рентген, на обследования, и с ней, и с ними ещё говорить будут... а потом ехать туда, в окружную... Он вернулся к ним, в палату. Они вновь стояли втроём - молча, - над крошечной девочкой, которая иногда несильно всплакивала; Луиза поглаживала ей руку и животик, и ребёнку это давало ощущение присутствия мамы... А другая рука Луизы обнимала дочку, которой предстояло вскоре уйти с медсестрой - наверное, сначала в отделение рентгенологии...
Жюстин хотелось, чтобы её поскорее уже забрали на эти проверки; ей казалось - тогда папе с мамой легче будет надеяться на это "может быть, всё-таки обойдётся"... Ибо тогда она уже не будет стоять всё ещё рядом в преддверии того, что её вот-вот уведут, - нет, тогда наоборот они будут ждать её возвращения, которое каждый миг будет сладостно приближать... Возвращение, после которого они всё ещё вместе поедут в ту, другую больницу... Ещё есть время, которое отделяет от мига, когда надо будет лечь на этот самый... на операционный стол...
И вот доктор - тот, что постарше, главный, - подошёл, мягко прикоснулся к её плечу. "Что ж, девочка, теперь тебе надо будет пройти на рентген внутренних органов... Ты пойдёшь с мадам... с Лорен..." Андре и Луиза одновременно подумали: хорошо, что он тактично не стал спрашивать - готова ли ты, согласна ли?.. Это сейчас, наверное, задело бы её. Да, лучше пусть принимают эту её решимость как данность; и ей легче, когда всё выглядит так, словно это предрешено. Да ведь и в самом деле - нет выбора... у кого-то он был бы, но у НЕЁ - нет. Так же, как были и мы лишены выбора, когда нас бросило несколько часов назад к этой машине...
Им предложили пойти вместе с ней, но Жюстин сказала - не надо. Луиза подумала - это она, может быть, хочет, чтобы мы, очутившись наедине, поддержали друг друга... И были объятия, и прозвучало опять "доченька наша родная", и она молвила им вновь - "Я вас очень люблю..." И ушла вместе с Лорен, высокой, худой, глаза которой подрагивали и были тоже чуть влажны, - с Лорен, сказавшей им: "Это не очень долго... потом только ещё беседа будет, но не особенно длительная... мы постараемся через полтора часа вернуться... ну, в крайнем случае через два..."
Когда фиолетовая кофточка Жюстин скрылась от них за внутренней дверью, выводящей, видимо, к лифту для старшего медперсонала, главврач сказал Винсену:
- Я понимаю, насколько вам обоим тяжело и насколько ничтожной мелочью покажется вам то, о чём я - просто в силу профессионального долга, - обязан выразить сожаление. Вы-то, имея отношение к медицине, понимаете, что мы беспрецедентно комкаем подготовительные процедуры - которые в менее экстремальных обстоятельствах заняли бы несколько дней... И совершенно не проводим психологическую работу... да ещё когда такой возраст; и это вдобавок к самому согласию взять в качестве донора... Поверьте, я считал бы это невозможным, не поверил бы, услышав о таком от кого-то... - он сбился, махнул рукой...
- Добавьте ещё и то, что и получив донорскую почку, её тоже обычно намного дольше обследуют... а тут вы собираетесь пересаживать чуть ли не сразу, - отозвался Андре. - Что уж тут обсуждать... не до формальностей... А психологическая работа, о которой вы говорите, ей не нужна. Она сама её способна провести... и провела с нами... да и с вами тоже, доктор, - разве не так? Вы ведь слышали, что она ответила вам, когда... когда предложила это...
Он, произнеся эту речь, удивился, сколь наружно спокойно всё это выговорилось. И подумал, что, может быть, перевалил за некий пик ужаса и боли - так что теперь происходящее начинает как-то укладываться в восприятии...
Врач кивнул: - Наверное, вы правы... Действительно, не до формальностей. То есть все формальности сводятся к тому, чтобы утвердить - на уровне дирекции нашей больницы и той, окружной, - решение о донорстве и операции... а потом направить по факсу запрос в суд и по факсу же очень быстро получить разрешение. В таких случаях, когда иначе летальный исход, с этим не тянут... - Он посмотрел на Луизу, которая не очень вслушивалась в этот диалог, продолжая водить рукой по обнажённому тельцу ребёнка там, где, ей казалось, болело... - Знаете что, мадам... вы сядьте, попейте чай... Она сейчас не очень плачет, вам не обязательно возле неё стоять... Вскипятите, пожалуйста, воду - обратился он к дежурному, - а вам, сударь, чай или кофе?..
- Лучше кофе и мне, и ей, - сказал Винсен. - Спасибо. Это очень кстати, а то у нас мелочи может не хватить потом - в смысле, для кофемашинки... "Надо же, я как будто действительно почти спокоен, - подумалось ему, - или во мне что-то заморозилось сейчас?.."
Насыпав сахар и кофе в два одноразовых стаканчика с кипятком, он увёл Луизу на служебную лестницу...
Было почти пол-двенадцатого. Они сели, прижавшись друг к другу, и осознали - ночь уже наступила. Дым от двух сигарет, всплывая под потолок, напоминал дым, всходящий над полем боя, и Андре с Луизой показались себе в эти мгновения двумя ранеными, которым надо куда-то идти, чтобы добраться до своих, но которые не знают пути...
- Судная ночь, - прошептала Луиза. - Боже, мне кажется, что это и в самом деле Судная ночь... Мне кажется, мы замираем сейчас, мы трепещем сейчас в чьей-то руке, вырваться из которой нельзя...
"Мы схвачены сейчас дланью, которая может, если пожелает, разбить нас вдребезги, расколоть на микрочастицы, распылить и рассеять" - вспомнилось Винсену подумавшееся час с лишним назад...
- И Тот, Кто держит нас в своей руке, конечно, уже решил - пощадит или нет; потому что Он ведь уже знает всё, что мы сделаем, помыслим... - молвила она. - И как быть? Андре, я там, в палате, одними губами произносила беспорядочные... не знаю уж там, молитвами ли это назвать или просто всхлипами... помоги, спаси, помилуй!..
- Я тоже, - сказал он. - Здесь, когда вышел курить недавно... Луиза, эта рука не сейчас, не сегодня схватила нас, а ещё тогда, в сентябре. И никогда не отпустит... Что пощадит, что сжалится, - я тоже ещё надеюсь, Луиза, мы ещё не в аду, нам ещё можно надеяться... Но отпустить - не отпустит. Нам не жить, как жили раньше... - он хотел добавить - "и нашим детям тоже", - но передумал, замолк...
Она припала к нему щекой. - Андре, родной мой, ты не чувствуешь ожесточения против... против этой маленькой Элизы?..
- Нет! - он чуть испуганно сказал - почти выкрикнул, - это "нет"... - Я о таком даже не... слушай, зачем ты об этом?.. - А точно ли "нет", подумалось ему?.. - Хватит, слышишь? - теперь он и в самом деле повысил голос... - Я не желаю вскрывать скальпелем своё подсознание, хватит, Луиза, я не желаю мучать себя ещё больше, чем мучает нас всё это, понимаешь?..
- Извини, Андре!.. - она обняла его за плечи. - Извини, я не должна была... я спросила об этом только потому, что сама за себя не ручаюсь... потому что сама, может быть, ощутила что-то такое к этой крошке...
Луиза солгала. К девочке, спасённой ими из взорвавшейся несколькими секундами спустя машины, она не чувствовала ничего, кроме безмерной жалости, из которой уже вырастала и расцветала любовь. Уже успела вырасти и расцвести - прежде чем они услышали о группе крови, прежде чем Жюстин решилась лечь под хирургический нож. И любовь к ним обеим была уже неразделима, и ожесточение тут не было уже возможно... Вопрос же свой она задала Андре лишь потому, что хотела вслед за этим спросить - "А смог бы ты полюбить её?.." Но ей, видимо, изменила в этот раз чуткость... вопрос оказался тяжёлым, даже, может быть, жестоким... не надо с ним об этом сейчас...
- И себя нечего терзать, - отрезал он... примерно так же, как запретил ей, читавшей его письмо ночью, два месяца назад, брать на себя даже символическую вину за то, что он, поехав по её совету в лес, увидел там террористическую упаковку с оружием... - Ты что, хочешь отвечать ещё и за то, что "ощутила"?!. Тебе что, мало того креста, который уже и так?.. - Он, волнуясь, сломал сигарету, которую ещё не успел зажечь... нервным движением выхватил другую... Ему припомнилось, что в этот вечер его душа уже кричала вот именно это самое - слагая с себя ответ за чувства и мысли...