Он опять приложился к бутылке с водой, потом двумя мокрыми ладонями провёл себе, жмурясь от блаженно освежающей влаги, по лицу и шее... А Мишель почувствовал в эти мгновения, словно некая сила, которой он не властен воспрепятствовать, подняла его и, бережно качая, понесла над великим морем; и то ли был он сейчас вновь в том, двадцатилетней давности, самолёте, рядом с Аннет, то ли над выросшей из песков скалистой грядой и тем селом, где затаили враги чудовищную автобомбу... И трепетало под ним нечто вроде облаков, но не густо-белыми были те облака, а прозрачными и радужными, подобными водяной плёнке, которая в музее науки, где бывал он с обоими сыновьями, получалась, если на специальной установке что-то сделать... дёрнуть за шнур, что ли?.. И через эту плёнку виден ему был Антуан Буссель, и можно было продолжать слушать его и с ним разговаривать; и сознательным, волевым усилием Мишель "стянул" или "сбросил" не себя, а скорее свой "слепок", обратно, в маленькую комнатушку в редакции, и переспросил:
- Бомбейская? Да, это четвёртая, кажется, я что-то читал об этом, мне попадалось... Так, значит, у неё эта группа?.. И как же... что же будут делать?.. Ведь если операция всё-таки состоится, то нашёлся же, значит, выход?.. - Последние две фразы он произнёс тоном, в котором не Антуан, а он сам, слыша себя, уловил некую смесь слабости, страха и надежды... столь знакомой, столь памятной ему надежды солдата на то, что пуля не заденет или, даже задев, всё же не убьёт...
Затем он закурил очередной раз - уже совсем на автопилоте, не отдавая себе отчёта в совершаемых им привычных движениях.
- В том-то и дело, что да! - азартно взмахнув рукой, воскликнул Буссель. - Только ты будешь сейчас потрясён, услышав о том, каков этот выход... Оказалось, понимаешь, Мишель, что у этой их одиннадцатилетней дочки, - у неё та самая группа крови. И она это знала, ей как примечательный факт ещё раньше рассказали... И она - ты можешь себе представить, - предложила себя! Сказала - "я отдам почку..."
Мишель Рамбо сейчас почти зрительно воображал себе, как до предела, до посинения выкручиваются все "силовые нити" его личности, чтобы заставить её слепок, пребывающий за столом с дымящейся сигаретой, вести себя если не спокойно, то "адекватно"...
- Что ты говоришь! Сама!.. Предложила... обрекла себя на инвалидность!.. - прошептал он беспомощно...
- Ну, положим, не на инвалидность, потому что без одной почки можно - мне, опять же, тот главный врач объяснил, - можно жить в общем-то полноценно...
- Полноценно, говоришь, можно жить? - всё ещё шёпотом лихорадочно прервал Мишель.
- Да, если осложнений нет; но не знаю, насколько уж совсем полноценно, потому что всё-таки наблюдаться там, видимо, надо... и ведь это же риск такой, и тело тебе, понимаешь, взрежут, и общий наркоз...
Да, общий наркоз, ему ли, Мишелю, было не понимать это, если он не столь уж давно пересказывал комиссару Жозефу Менару и Натали Симоне историю об уволившейся медсестре и о человеке, впавшем в кому из-за ошибки в анестезии...
- Слушай, - заметил Буссель, - я вижу, тебя это ещё больше ошеломило, чем я предполагал...
"И как же угораздило меня ляпнуть в начале про души..." Чувство пусть символической, но вины помогло ему отчасти прийти в себя...
- Ещё бы!.. Фигурка тоненькая, мучительный надлом... так ты сказал? Слушай, откуда берутся такие, а?.. Ну, а родители-то её?!. Теперь-то я понимаю, почему он в исступлении драться бросился... Но они-то как же? Ведь без их согласия...
- Да, без их согласия нельзя... Но они... понимаешь, иначе той малышке, Элизе, не быть в живых... - Буссель почти торжественно выдержал паузу и медленно объявил: - Они - понимаешь, Мишель... они дали согласие. Я потом, уже когда отъехал, звонил врачу. Он сказал - они подписали и она проходит подготовительные проверки...
И Мишель не стал ничего говорить ни о жертвенности этой девочки, ни о боли её родителей, потому что любые рассуждения на эту тему, казалось ему, будут кощунственны. Об этом лучше молчать. Он уже владел собой, он уже снова был здесь - он сам, а не только отображение летящей над морем и скалами души... И ему надо было решать... впрочем, даже и не решать, а... ему надо было сидеть сейчас в машине, за рулём, одному, и осознавать, что выбора опять - очередной раз, - нет...
После почти минутного молчания он спросил:
- А когда же ей будут удалять почку для пересаживания? И где - в N... или в центральной?
- В центральной, часа в четыре, наверное, - сказал Буссель. - Их вместе с этим ребёнком, с Элизой, туда повезут, к тому времени, когда всё будет готово к операции, - в смысле, хирургическая бригада и оборудование...
- Дай-то Бог, чтобы... - Рамбо прервал себя на полуфразе, остановился...
- Я, конечно, собираюсь быть там заранее. Конечно, не появлюсь в том отделении: надо быть садистом, чтобы показаться на глаза этим родителям. Вообще по больнице шастать не буду: засяду где-нибудь в укромном месте и по телефону попрошу прислать мне кого-нибудь для интервью... А пока пойду вот сейчас к редактору, условлюсь, чтобы оставил мне полоски, - и печатать! Спасибо за сигареты, выручил...
- Слушай, Антуан, - задержал его Мишель, - ты к шефу сейчас; так вот, возьми, занеси ему этот сигнальный выпуск. Я основную часть просмотрел, но на большее меня не хватит - домой поеду. Кстати, я в ближайшее время не появлюсь, - добавил он. - Забыл отпуск заранее оформить, но мне понадобятся недели полторы - потом при случае расскажу... Так что успеха тебе - и пока...
- 19 -
Мишель Рамбо не просто слышал, а именно слушал всё тише и тише звучащие в коридоре, чтобы вот-вот стихнуть совсем у невысокой лестницы к кабинету главного редактора, шаги Антуана Бусселя. И смолкающие шаги приятеля напоминали ему в эти мгновения затихающий цокот копыт, в который вслушивался Тетрарх, чтобы вскоре затем выйти оттуда, где затаился, и направиться по меченному лебединым пухом следу "орла смерти" - чтобы узнать, где вражье становище... Вот сейчас и он, Мишель, выйдет - по возможности неприметно, стараясь ни с кем не столкнуться. Не забыть... что важно не забыть? Мобильный телефон в кармане; ноутбук, термос с кофе и сигареты - в наплечную сумку. Всё...
Одним из очень ценных в глазах Мишеля преимуществ его работы являлось то, что у него практически не было "графика". Он приезжал в редакцию когда считал нужным и мог сорваться, если хотел; он был обязан давать в срок качественный материал для ЛФ, а также его иногда просили выехать куда-то для того, чтобы взять интервью или осмотреть воочию место того или иного происшествия. Однажды была даже заграничная командировка с такой целью. Но бывало это не часто, основная его работа - это всё-таки писать свои эссе; и вот теперь он попробовал себя и на сюжетном поприще... По-настоящему "присутствовать" в обязательном порядке ему приходилось только на ежемесячных совещаниях, да и тогда он в основном, примостившись за чьими-то спинами, баловался с телефоном, дожидаясь, когда уже выставят угощение и можно будет идти перекурить с тем же Бусселем или ещё с кем-то из ребят... Если же требовались формальные выходные, просить не надо было - только заполни бланк... или можно секретарше позвонить, она заполнит...
И получалось, что ни перед кем отчитываться не надо. Он посидел ещё две минуты, катая меж ладоней незажжённую сигарету "Парламент" и глядя на заляпанную подтёками чёрного кофе зеленоватую клеёнку стола. Затем - встал, быстро, не оборачиваясь, вышел из кабинета и зашагал - по коридору и вниз, к выходу и к машине. Зашагал тою же чеканной по-военному поступью, что и недели полторы назад, выходя из кафе "Аквариум", где говорил с комиссаром и психологом-консультантом полицейской службы Натали...
Включил мотор, выехал, ещё через пару минут остановил машину не доезжая развилки, взял чуть вправо, уткнувшись в пологую песчаную насыпь. Вот здесь и сейчас надо всё осмыслить и всё решить...