Завотделением взял телефон. "Да, слушаю". Секунды две-три спустя мельком - так выстреливают из укрытия, чтобы мгновенно спрятаться вновь, - взглянул на Андре и Луизу, отдёрнул взгляд, сказал чуть растерянно "Это не совсем..."... но не договорил, видимо, прерванный собеседником; затем, сделав знак дежурному и сестре - сейчас вернусь, - поспешно вышел во внутреннюю дверь.
Через пару минут он вошёл обратно, молча, спокойным шагом, и сосредоточился опять на дисплее - чересчур надолго, показалось Винсену... "Он как будто создаёт завесу - чтобы ни о чём не спросили и чтобы не надо было смотреть на нас... О чём он умалчивает? Из кабинета "самого" Бернуа, сказала сестра, - это, наверное, завотделением в той больнице... И они обсуждали нечто такое, чего нам, по их мнению, знать не надо... Может быть, наш доктор не захотел сказать при нас что-то очень печальное о состоянии девочки? Почему он проговорил "это не совсем..."? Допустим, перевозить её опасно, лучше оперировать здесь? Но тогда он сам туда должен был бы позвонить... а может, он это и сделал, пока нас здесь не было, а тот заведующий ему сейчас перезванивал... Нет, вряд ли - тогда этого звонка ждали бы, а медсестра была, кажется, удивлена, увидев номер. И потом, если бы и так, от нас не было бы смысла это скрывать... Нет, наверное, именно этот Бернуа сообщил ему что-то неожиданное - и они оба не хотели, чтобы мы слышали. Тогда "не совсем" может означать - не совсем удобно... то ли посвящать нас, то ли выйти вот так вдруг... Но в любом случае - что же это за внезапное известие? Неужели всё-таки... неужели то самое... и, точно ещё не зная, боятся обнадёживать?.."
Винсен не решался даже мысленно произнести "может быть, всё-таки надеются на доставку донорского органа".
"А что ещё может быть? Какие-то юридические сложности? Ну, так тогда юрисконсульт позвонил бы, а не врач; и уж тогда нас-то и позвали бы к телефону - попросили бы, допустим, ещё как-то там своё согласие подтвердить... письмо по факсу, скажем, отправить... да мало ли что... Но если бы так... но об этом-то нас первых уведомили бы!.. Или, может быть, что-то с хирургом, назначенным на одну из двух операций? Но всегда имеется подстраховка: откомандируют кого-то пусть даже из другой части страны - самолётом в крайнем случае... И потом, это тоже от нас не стали бы скрывать..."
Луиза стояла рядом и опять успокаивала раненую девочку, ненадолго проснувшуюся; она втянулась в это занятие, окутывалась им... А Андре напряжённо, взбудораженно, с неким вожделением обдумывал - что же от нас утаивают? Это занимало его, отвлекая - подобно ночному холоду за стенами здания, - от боли, от муки... Это было его способом во что-то втянуться, чем-то окутаться. Это светило огоньком надежды... хотя до чего же страшно думать, что он вскоре погаснет, окажется лютой насмешкой... Потому-то он и не поделился с Луизой этими размышлениями даже когда малышка вновь задремала и они вышли передохнуть. Он пошёл курить один, Луиза прилегла, сдвинув стулья, на подушку, которую вынесла сестра, и попросила ещё одну - на неё, вернувшись, полулёжа облокотился Андре... Второй час, четверть второго...
А Жюстин в это время уже заканчивала лабораторные процедуры, и она думала о том, что скоро, вернувшись в детскую реанимацию, попросит папу в оставшийся до отъезда в окружную больницу промежуток времени - рассказать ей... рассказать про ТО... Ей хотелось узнать, как же это было... и она тоже искала свой способ уйти во что-то чувствами и разумом, не думать о том, ЧТО предстоит... А ещё она выхватывала из памяти то одно, то другое... она вспоминала фестиваль двое суток назад, на который ездила с Бланш и Валери и после которого был тот разговор в машине с папой... Вспоминала викторину по четырём евангелиям во второй половине октября, недавно, - викторину, в которой участвовало несколько частных школ. Она хорошо ответила на предварительные вопросы, но призового места не заняла - и не была разочарована, в ней не было состязательного честолюбия, в этом она похожа, наверное, скорее на маму - папа-то ещё как досадует иногда, проиграв в настольный теннис на лиге или турнире... И вновь воображение возвращало её домой, в комнатку, где книжки, где плюшевые зайчики, и единороги, и белочка, и уточка, и ещё так много мягкого и уютного... и всё ещё куколки и пластилин... ей хочется, чтобы всё это оставалось, ей жалко прощаться с детством... Она подумала сейчас - как же я хочу туда... мне будет больно, и я улягусь в полудетскую свою кроватку, и попрошу, чтобы мне почитали, опять почитали совсем детское что-то... про девочку, у которой день рождения в садике, про мотылька, спасённого пчёлкой, севшей на руку мальчику, в чьём сачке он, пойманный, бился... они почитают и мне, и Пьеру, он прибежит и сядет сбоку на моё одеяло... Я так хочу, чтобы ЭТО уже началось и закончилось, и чтобы мне снова быть там... Потом девочка хотела было прочесть одну из выученных ею молитв, но вместо этого опять окунулась в воображаемое, и ей как будто послышался мамин голос, поющий колыбельную из мультфильма, и папин, читающий про Белоснежку...
- Всё, Жюстин, результаты проверок получены, - возвратил её в текущую реальность голос подошедшей лабораторной медсестры. - Ты можешь... противопоказаний нет, и ты подходишь... Но... я хочу ещё раз подчеркнуть, чтобы ты полностью сознавала: это не обязанность, ты решаешь сама. Ты имеешь право отказаться.
Жюстин подняла на неё глаза... "Я понимаю. Я не отказываюсь... Мне надо вернуться в то отделение... где Элиза?"
- Я провожу тебя, - сказала сестра и легонько взяла её за руку...
Они пришли в детскую реанимацию в пол-второго, Жюстин увидела в коридоре маму с папой, привалившихся к уложенным на стулья подушкам - смертельно уставших. "И как же я тоже устала!.." Ей подумалось сейчас, как здорово лечь, вытянув ноги, - хотя бы даже на больничную койку или даже на операционный стол... Они оба, вскочив, метнулись к девочке, обхватили её... в их глазах читался один и тот же вопрос... "Да... я подхожу" - кивнула она.
Ни отец, ни мама не сказали на это ничего; они под обе руки усадили - почти уложили её на те две подушки: "Доченька, отдохни..." Она склонилась на мягкую наволочку. Лабораторная сестра постучалась в палату, вошла. Через полминуты выглянула Лорен. "Я вынесу ещё подушек, и одеяло, может быть?.." "Одеяло дайте - ей, - а подушек не надо, я не буду ложиться" - ответил Винсен... Луиза почти бегом скрылась в кухонном закутке - она почувствовала, что едва удерживается от истерического приступа... надо выглянуть в окно, тихонько простонать, чтобы не услышали... "Нет, нет, нет, не могу, не могу, не могу!.." - опять те же самые слова, только на этот раз она не упала на пол, не кричала, а почти шептала... Эти освещённые шоссе за окном, они ведут куда-то... мы скоро по одному из них поедем ТУДА... Не могу!!! Но, может быть, ЭТО всё же не понадобится, я же Тебя так молила, Боже... Sancta Mater Dei, Mater misericordiae! Господи, пощади, сжалься!..
Сзади подошёл Андре, взял за плечи... И Жюстин позвала - тихо, но они услышали. Молча вернулись к ней...
- Папа, расскажи мне подробно о ТОМ, - сказала девочка. - Пойдём на лестницу - там расскажешь...
- Но хоть минут десять полежи сначала, - отец остановил её, собиравшуюся уже встать, она послушно упала опять на подушку... Луиза хотела было посмотреть, что с малышкой, но вышел дежурный врач, сказал - "Не просыпается пока, вы можете отдыхать..." Они присели возле Жюстин, сидели молча, полуобнимая её... Но через те самые десять минут она поднялась и промолвила: "Идёмте. Вас позовут потом... а в машине ты не сможешь рассказывать..."
И опять они были втроём на той служебной лестнице, и отец рассказал ей, как два месяца назад, воскресным сентябрьским утром, поехал за грибами, где и произошла та встреча, огненным заревом воспламенившая спокойную и уютную дотоле жизнь... Ибо щёлкнул электрический чайник и проснулась мама, и сказала несколько слов... да, он не утаил и этого, и добавил то, что сказал уже месяца полтора назад - хотя и несколько иными словами, - Луизе: "И никогда не узнать нам, доченька, в этом мире, роковым был тот щелчок или... спасительным; ведь иначе, может быть, неделю спустя я с тобой и с Пьером поехал бы туда - разве вы не просились?.. - и что, если мы втроём столкнулись бы с НИМИ, со всеми пятью... И молчи, не надо больше об этом, потому что я не знаю тайн судьбы и не в силах помочь тебе разобраться в них". Жюстин всей душой окуналась в его повесть - и с нею вместе, который уже раз, и Луиза, и он сам - помимо прочего и потому, что это давало им, всем троим, возможность не думать сейчас о том, что предстоит девочке... через два часа... или через два с половиной?.. Она узнала и о том звонке - якобы с телестудии, - и о подслушанном папой страшном разговоре, и о том, как беспощадно предстало перед ним осознание того, что защитить близких и себя он может только сам. "Если бы я заявил в полицию, они были бы схвачены, но нам пришлось бы скрываться долгие годы - может быть, всю жизнь, - от мести за провал этого звена; нам пришлось бы затаиться всем - включая дедушек и бабушек, чтобы их... прости, что я произношу это... не запытали, выведывая, где мы; но тогда - как знать, - возможно, взялись бы за прочих родственников, ища наш след... вот почему, Жюстин, я, когда недавно... не выдержал, - кричал о том, что хотел спасти вас, да и всех, кто нам дорог, от участи подвергнутой облаве дичи..." "Папа, не оправдывайся, - бесконечно любящим тоном промолвила дочка. - Ты же слышал, что я сказала в машине, - ещё не зная!.." "Ладно, сейчас... дай я прикурю... сейчас продолжу" - еле слышно шепнул он, боясь выдать подступившую дрожь в голосе, потому что опять чувствовал - вот-вот заплачет... "Доченька, - вставила Луиза, - папа не оправдывается, но он сегодня расскажет это и дедушке с бабушкой, он поедет к ним... и, чтобы им легче было это принять, он должен будет им объяснить, подчеркнуть - насколько не было иной возможности спасения... Он и к этому сейчас готовится, понимаешь?.."