- Обещаю вам.
Они ещё раз пожали руки друг другу.
Когда Мишель вышел на веранду, чтобы ещё несколько раз затянуться, он опять подумал о "солдатиках". И вспомнил один из фантастических рассказов, который читал когда-то в юности. Это был рассказ о шахматной партии, о битве, которую вели между собой сами фигуры - их наделила сознанием компьютерная программа. И действие передавалось через мысли и ощущения чёрного и черноклеточного слона - "королевского епископа", - вдруг осознающего бессмысленность сражения, тщету самой победы, - если она и будет достигнута, - и порабощённость свою некоему закону, побуждающему товарищей и противников биться без цели и без знания о том, что лежит за пределами боевого поля... А может быть, мы всё-таки в значительной мере подобны таким вот фигурам? И подвизаемся на устроенной кем-то арене, и развлекаем кого-то, тешим чьё-то сверхмогущество, с любопытством наблюдающее нас, но безучастное к боли нашей... Порою, когда Мишель думал так, ему казалось - Бога, чувствующего и живого, может быть, и нет... ну, а как же тогда вечная жизнь?.. не знаю, не знаю... Но как же всё-таки понять это Твоё молчание, дикое, граничащее с изуверством... Неподобающе, кощунственно звучит? Ну, а чего же Ты хотел?..
Но я не отдаю себя ни в коем случае "в жертву", подумал он сейчас; ему крайне претило идея о том, чтобы в том или ином смысле зваться "жертвой". Нет! Это не обо мне, я боец и останусь бойцом!.. Жертвой была маленькая Ноэми... вместе со своими родителями... Сейчас я сражаюсь за то, чтобы не стала жертвой ещё одна малышка; и мой долг бойца - заслонить собой ту девочку-подростка!..
Это была "хорошая", ободряющая мысль, и она пребывала с ним неотступно до самого мига, когда сознание его, постепенно угасая, смерклось под воздействием анестезии.
- 22 -
Жюстин, закрыв глаза, положила голову на подушку. Луиза сидела возле неё... Андре вышел на лестницу. В палате сейчас быть незачем, маленькая Элиза в основном спит... Но вот медсестра выглянула, позвала - "Мадам, можете зайти на несколько минут? Она опять зовёт маму... сквозь сон, но всё-таки..." И получилось так, что Луиза была внутри палаты, когда опять зазвонил телефон главврача - на этот раз в его кармане. Он бросил взгляд на экранчик, сказал лишь краткое и несколько тревожное "Да!.."; затем, выслушав то, что ему сказали, выключил аппарат и, быстро отвернувшись, - ей показалось, что он не хочет встретиться с ней глазами, - подошёл к молодому дежурному доктору и Лорен и произнёс одну-единственную фразу, из которой она разобрала слово "транспортировка". Далее он направился к служебной внутренней двери; тремя минутами позже вошёл опять и сказал Луизе: "Сейчас мы начинаем готовить девочку вместе с аппаратурой, к которой она подключена, к переносу в машину. Это займёт минут двадцать, наверное; и тогда выезжаем. Вам скажут, когда спуститься".
Выйдя, она увидела, что Жюстин всё ещё полулежит, не разжимая век; рядом - Андре, уставившись глазами в пол, шарит рукой в кармане... неужели опять курить? Но ей и самой хотелось того же, сейчас это правильно и нужно, это притупляет боль хоть немножко... Сделала ему знак выйти; на лестнице сказала:
- Опять звонок был заведующему; он сам не сказал ничего при мне, потом вышел на пару минут... Впечатление такое, что перезванивал - уточнить что-то. И на меня старался, кажется, не смотреть... Узнать бы, что же от нас скрывают... Полтора часа назад он тоже выходил, когда позвонили - помнишь... ты же там тоже был?
- Помню... и думал об этом, - Винсен вдруг, не удержавшись, посвятил её в свои раздумья после звонка от "самого Бернуа". - Луиза, - подытожил он цепочку соображений, - во мне то, что ты рассказала, усиливает надежду... Прости, - прервал он сам себя, - прости, если всё это пустышкой окажется... и вообще, - он ударил кулаком по лестничным перилам, - мне, знаешь, хочется... если бы, скажем, не надеяться... хочется чтобы уже ЭТО началось, а мне чтобы мчаться в ночь туда, к родителям своим... потому что вот это самое - ждать, и ехать, и... и обнимать её перед ЭТИМ - хуже всего!..
Можно было в ответ на это только молча обнять его самого... что Луиза и сделала, подумав: я тоже мечтаю - если уж не обойдётся, если суждено, - то уже сидеть там, в той больнице, и ждать её пробуждения... чтобы ЭТО уже было позади... но и тогда не всё будет позади, а будут делать пересадку малышке Элизе, темноволосой, с подобными бутонам глазами, Элизе, которая, ухватываясь за её руку, лепечет "мама!.." И замирает душа, вцепляясь в зыбкий мостик надежды, над дикой пучиной... над пучиной страха, что, быть может, всё напрасно, что эта крошка, несмотря на нашу жертву, не будет спасена! Но это невозможно... неужели миром всё-таки правит зло?.. Нет, святый Боже, не допусти! Sancta Mater Dei, Sancta Mater Misericordia!..
Время иногда умеет неким таинственным образом "сжиматься" и "расширяться" в восприятии людей. Иногда, назло человеку, томительное ожидание или изнурящий труд словно растягиваются ещё и ещё, и, взглядывая на стрелки часов, он лишь мучает себя - ну почему, почему они почти не движутся?.. Сладкие же часы ночного покоя, которых так ждал путник или узник, словно бы стремительно проскальзывают порой - и вот оно, очередное утро, и вновь впереди долгие часы изможденья... Но Иакову, служившему за возлюбленную Рахиль, семь лет милосердно показались подобными семи дням - "потому что он любил её". И для Жюстин, Луизы и Андре, словно даруя им, наконец, пощаду, время сейчас "уплотнилось". Двадцать минут протекли для них - для всех троих, - очень быстро. Они, не ожидая распоряжения, простились с обоими врачами, собираясь выйти к главному входу. Доктора напутствовали их серьёзно и с выражением участия, но без подчёркнутых сентиментов. Это и нравилось само по себе, и обнадёживало - вдруг они всё-таки знают, что нашёлся иной выход, - но ни Винсен, ни Луиза не говорили об этом Жюстин. Им не надо было уславливаться между собой, чтобы понять, насколько немыслимо упоминать сейчас при ней такие надежды... Выйдя на ночной ветер, они стояли рука об руку - все трое одетые легко, а Андре даже в рубашке с закатанными рукавами, - и им, зябнувшим, карета "Скорой помощи" казалась сейчас чем-то вроде тёплой комнаты, куда так хорошо войти со стужи... Об этом и думалось, и тем быстрее промчались для них те минуты...
Они сели в кабину, а в кузов машины уже были помещены носилки с маленькой Элизой и все приборы для поддержания её организма в нужном состоянии. Туда же, в кузов, села медсестра Лорен с пожилой санитаркой... И вот они сидели втроём позади шофёра - Жюстин между обнимавшими её мамой и папой, - и тихо переговаривались. И девочка полушептала: "Давайте думать о том, что будет после... Может быть, даже уже сегодня... наверное, вечером... Вы мне почитаете что-нибудь, и хорошо бы дедушка с бабушкой приехали и Пьера привезли; ему можно же сказать, что я чем-то там заболела!.. Он сядет сбоку, и вы можете нам обоим сказки почитать, и я их послушаю... И мягкие игрушки мне привезите, я ими обложусь, ладно?.. А потом будем опять дома, я поправлюсь, ведь с этим можно... А конфеты можно будет, папа? Шоколадные?.." "Можно..." - ответил он, опять с тем же хрипом, как два с половиной часа назад, когда говорил с Луизой о том, как же быть с его родителями. У него опять, и безудержно, текли слёзы, он тронул лицо Луизы - да, у неё, конечно, тоже... И Жюстин - умница, она не увещевает - не плачьте...
Господи, опять думала Луиза, неужели это кара, возмездие за ту "Клэр"?.. Но она ведь, что бы то ни было, собиралась убить нас... а наша доченька... ну кому же она когда сделала что-то плохое... за что, за что получилось так, что для спасения малышки именно её тело должны взрезать?!. Почему именно она? У кого спрашивать? И кто вступится, чтобы... не понадобилось?..
- А потом, дома, я уже сама буду дочитывать "мушкетёров", - продолжала Жюстин, - и, может, я вернусь ещё до учёбы, и пару деньков ещё на каникулах дома побуду; а потом я хочу идти в школу, я хочу, чтобы опять всё как было... и вечерами будем сидеть и пить чай, правда?. И мы с мамой к тебе, папа, в "кабинет" опять приходить будем, когда Пьер будет спать укладываться... чтобы ты нам по ключевым словам фантастику интересную находил...