— О, майн год! — еле слышно промолвил неизвестный и остановился, выпучив глаза. А затем, набрав воздуха в грудь, закричал со всей мочи от радости. Как кричат потерпевшие кораблекрушение, увидев долгожданный клочок земли после недельного скитания по морю. — Люди-и! Живые люю-дии!
— Джентльмены, вы не поверите! — он взволнованно обернулся в сторону, откуда появился. — Вход в эту чертову гробницу наконец-то открыт. Мы сможем выйти на свободу!
Фон Циммерманн не отдавая себе отчета по привычке двинулся к саркофагу. Не задумываясь, машинально взглянул в глаза жрецу и… не смог отвести взор. Глаза колдуна горели зловещим огнем. Подобно адскому пламени они ослепляли, окутывали, выжигали мозг жаром, заглушали все человеческие чувства. Внезапно немец почувствовал, что его колени ослабели и начали подгибаться, а руки утратили силу. Из них высыпались все украшения, что он с таким трудом насобирал в других временах. Расхитителю гробниц показалось, что он превращается в безвольную куклу и ступает по густой, липкой, дурно пахнущей как запёкшаяся кровь грязи…
— Ссалахх тка кухлан наллан кха! — громом зазвенело в усыпальнице. Упавшее на пол золото ожило, задвигалось жидким оловом, превращаясь в небольших зубастых змей. Затем повинуясь приказу жреца, подобно ручейкам ртути они слились в одну длинную, блестящую кроваво желтым цветом змею.
— Кхамон хмха ткахх ту кхалан, — дымчатые кристаллы на жезле жреца, запульсировали неясными огнями, как живое сердце. Змея повинуясь приказу, противно зашипела, вытянулась длинной нитью, вползла на ногу и начала быстро, подобно спирали опутывать тело расхитителя гробниц… Двигаться к его шее.
— Па… по… могите… — волосы на голове несчастного встали дыбом, а язык примерз к небу. Глаза его расширились, а белки почти сияли от разгорающегося фиолетового света, идущего из верхушки жезла колдуна.
Громкие звуки пистолетных выстрелов слились с сильным толчком. Подобно мешку с мукой немец «влетел» в портал времени. И очутился на верхнем этаже небоскреба.
— Вау! Да! Наконец-то мы дома, — раздавались крики удовлетворения измученных скитаниями путешественников. Люди улыбались, радостно хлопали друг друга по плечам.
И только один человек не принимал участие в общем ликовании. Он расстроенно, не двигаясь, словно мумия лежал на полу и слезы ручьём текли из его глаз.
— Франц, милый, что случилось, — спросила Линда. Она не понимала расстроенного состояния самого несчастного искателя сокровищ всех времен и народов.
— Мое золото? Мои камни? Моя всемирная слава археолога? Это всё остались там! В этом ненавистном, проклятом, чёртовом склепе, — он громко рыдал. Помогите мне встать. От пережитого ужаса я не могу подняться. Все тело затекло и потяжелело. Мне даже дышать трудно.
Друзья начали с трудом поднимать сильно отяжелевшего искателя сокровищ. Не удержали. С треском порвалась одежда. Он выскользнул из их рук и упал на пол, с характерным металлическим звуком, как будто был в кольчуге.
«Индиана Джонс» негодуя, осмотрел себя, и увидел, что все его тело словно сердечник катушки многократно обмотан толстой золотой проволокой, из которой подобно шишечкам выглядывают большие разноцветные камни…
Глава 22
Село Изворкино. Поместье помещика Артемьева. Девять верст от Таганово.
Мимо черных приземистых бань к ветхой, покосившейся, криворотой, вросшей по самые окна в землю, избенке на санях, запряженных в одну лошаденку, подъехал Афанасий Изыдин.
— Ох, и до чего же худо живут соседи, — покачал головой приезжий. — Не приведи господь, вот также познать лихую годину!
— Свят! Свят! Свят! — приезжий перекрестился и, открыв дверь, вошел внутрь.
Сразу обдало кислой вонью. В избушке стоял полумрак. На стенах большой слой сажи. Тускло горит лучина в светце. В правом красном углу застыл образ богородицы, перед иконой чадит лампадка. По закопченным от дыма стенам ползают большие черные тараканы. Возле печи кадка с квасом. На широких лавках вдоль стен навалено тряпье, рваная овчина. В избушке два оконца. Одно затянуто бычьим пузырем, другое заткнуто пучком прошлогодней заплесневелой соломы.
С полатей свесили нечесаные косматые головенки трое худеньких, чумазых ребятишек. Ещё один ползал возле печи. Самый маленький уткнулся щекой в голую грудь матери, вытаращив глазенки на вошедшего. Лихорадочный взгляд женщины больше всяких слов говорил о том, как она измучена. Безжизненные, усталые глаза, свалявшиеся волосы, то и дело падающие на лицо из под грязного платка, острые плечи, прикрытые латаной одежонкой.