— Мили? — снова прошептал Снейкиус, подходя так близко, что на шее остался поцелуй его ледяного прикосновения. — Ты меня слышишь? Ты здесь?
Гермиона хотела его оттолкнуть, из последних сил показать ему, что она не собирается сдаваться, снова жертвовать собой, но вместо того судорожно схватила его за руку и крепко сжала пальцы. Они, впрочем, тут же выскользнули из её рук, ледяные и безжизненные, как у трупа.
— Мили, — та часть его лица, которая имела подобие человеческой, осветилась неподдельно счастливой улыбкой, — я знал, что ты услышишь меня. Ещё совсем немного — и мы будем свободными.
— Оставь в покое девочку — как будто со стороны услышала Гермиона голос Макгонагалл, но не могла разглядеть её лица.
Она испугалась, что Снейкиус попытается сделать что-то дурное, но он лишь умолял: — Прошу, оставьте нас. Мы не разговаривали целую вечность. Она не слышала, возразил ли ему кто-нибудь.
Подойдя ближе, он попросил её выйти из круга. Как бы не цеплялась Гермиона за осколки своего сознания, ничего не вышло. Милисент неуверенно ступила вперёд. Огненный круг остался чуть позади неё.
— Милисент, — шептал Снейкиус, и те жалкие крохи, что ещё оставались в Гермионе, понимали, что он не дышит, — ты здесь. Со мной. Молю, продержись ещё пару минут, и мы будем счастливы. Нам это нужно.
Кажется, она покачала головой.
— Не отрицай, милая, — мягко продолжил Слизерин, — мы заслужили это. Вытолкни грязнокровку из своего сознания. Оно теперь принадлежит тебе. Мальчишка, — он показал глазами на кровать, где лежал Драко, — уже сдался.
При этих словах миссис Малфой оглушительно вскрикнула. Голову будто охватил пожар, но всё тело трясло от холода. Внутри поселился ужас.
— Мили, — голос его был по-прежнему нежен, — прошу, поговори со мной. Я знаю, ты меня слышишь. Грязнокровка ушла. Они не могут победить нашу с тобой любовь. Ты же видишь.
Тихий, чужой стон сорвался с губ.
— Я помню, ты говорила, что мы должны остановиться, — глухо продолжал Снейкиус, пожирая её глазами, — дать им шанс. Мы дали, Милисент. И они проиграли. Я сделал всё, как ты просила. Теперь послушай меня, милая. Любовь моя, вытолкни грязнокровку из своего сознания — и мы будем вместе всегда. Как и мечтали, помнишь?
Гермиона не хотела отвечать, но голова сама по себе закачалась, точно болванчик. Она слабо кивнула.
— Пожалуйста, Мили, — он почти ворковал, уговаривая, — послушай меня. Всё кончено с ними, а для нас всё только начинается. Мы договорились друг другу верить. Поверь мне. Они не любят друг друга, они ничего не стоят. Пора с ними заканчивать.
Странный вскрик сорвался с губ, а потом пришло равнодушное оцепенение. Оно мгновенно сковало всё тело, каждую клетку. Тишина становилась гнетущей. Поднеся к лицу тяжёлые руки, Гермиона закрыла ладонями рот. Она не знала, то ли Милисент сама отказывается разговаривать, то ли она пытается помешать себе наговорить глупостей.
— Мили, — продолжал её нежно звать Снейкиус, — прошу. Пожалуйста. Умоляю…
Она стала сопеть, как человек, что вот-вот уснёт, и совершенно перестала чувствовать что-либо. Слова, запахи, звуки, картины — всё слилось в одно сплошное пятно, и она не могла ничего различить.
Надколотый, точно старая чашка, голос миссис Малфой она слышала словно издалека, так, будто он звучал в другой комнате.
— У неё есть родители, — просто сказала она, — и у Драко тоже. Что скажет мать девочки, когда будет хоронить ребёнка? Или нет… Она ведь даже похоронить её не сможет. Формально Гермиона останется жива, но в ней не будет ничего, что всегда ей принадлежало. Ты думал о том, каково это знать матери — видеть каждый день своего ребёнка, и знать, что это — не он?
— Я не думаю, — холодно чеканил Слизерин, — что нуждаюсь в ваших нотациях.
— Ты не думаешь, да, — горько кивнула Нарцисса, — я это вижу.
Снова тишина, во время которой потомок Слизерина сверлил Гермиону глазами, а та боролась с чужими, полными сладкой неги, воспоминаниями об ушедшей, прерванной любви.
— Драко родился таким слабым, — продолжала миссис Малфой, так, точно говорила сама с собой, — ночью, в грозу. За полторы недели до положенного срока. Первые секунды он не дышал, и я… мы все боялись, что так и останется. В больнице сказали, что он будет болезненным. Первый месяц прошёл ужасно. Он почти постоянно плакал, я не смыкала глаз. Боялась, что усну, а он умрёт. Потом он это перерос, и к двум годам был совершенно здоровым мальчиком. Но эти первые полтора года кошмара… Я не забуду никогда. Я именно тогда решила, что хватит с меня детей, хотя Люциусу хотелось бы иметь ещё и дочь, — (отец Драко при этих словах вздохнул), — но тебе же плевать, правда, Слизерин? Что тебе до чужих чувств, когда твои требуют выхода?
Со стороны кровати раздался глухой стон. Гермиона повернула свинцовую голову, чтобы увидеть, как Драко колотит озноб.
— Это прошлое, — подумав немного, отозвался сын Слизерина, — теперь есть будущее. Оно принадлежит мне.
— Да, — горько кивнула Нарцисса, — потому что ты так решил. Ты так захотел. Ты бы сделал это давно, но, видишь ли, Северуса некому было защитить от тебя. Или просто любовь к нему Лили оказалась недостаточно сильной?
Гермиона не расслышала, что ещё говорила миссис Малфой. В ушах её буйствовал ультразвук, визжа и перекрывая все другие звуки. Лишь через несколько минут она вновь обрела способность слышать.
— Их любовь, — насмешливым тоном говорил Слизерин, — хилая и слабая, как цветок на ветру. Она только зарождается и не вынесет даже малейшего ветра. А мы с Милисент любим друг друга целую вечность. И вы хотите сказать, что ради этого призрачного шанса дать им быть счастливыми вместе, шанса, которым они всё равно не воспользуются, мы должны уступить? Так уже было однажды, с нас хватит. Скажи им, Милисент. Скажи, что ты любишь меня тоже, что я тебе нужен.
— Вижу, Снейкиус, — услышала Гермиона сквозь плотную пелену голос Дамблдора, неизменно спокойный, — ты так и не понял, что есть ещё одна любовь, абсолютная, истинная, куда более сильная, чем романтическая. Что же, тот, кто прислал тебя сюда, никогда не понимал и недооценивал силу материнской любви. Когда мать любит ребёнка, она просто любит, Снейкиус. За то, что он дышит и существует. Об этой любви ты не подумал? Верно?
— Я… — Снейкиус замялся и отступил на шаг.
— Конечно, не подумал, — кажется, Дамблдор улыбался, — ты сам её не испытывал. А тот, кто давал наставления тебе, соблазняя ещё одним шансом, говоря, что в этот раз всё абсолютно точно получится, тоже не знал, что такое, когда мать любит своё дитя. Удивительная штука — судьба. Порой сыновья благородных волшебников и сыновья подонков так похожи. Не думаешь, Снейкиус?
— Я знаю, что вы делаете, — зашипел сын Слизерина, — он предупреждал меня об этом. Прекратите ваши игры, Дамблдор, вы проиграли.
— Я? — кажется, в голосе прозвучало удивление. — Я не мог проиграть, Снейкиус, потому что, в отличии от тебя, я не играл. А ты заигрался. Послушал какого-то волшебника, который называет себя потомком твоего отца. Послушал маглорожденного, хотя других презирал. Исполняешь его указания, пляшешь под его дудку. Что бы, интересно знать, сказал на это твой отец? Не думаю, что он бы обрадовался.
— Мне всё равно, — огрызнулся Снейкиус и опустился перед Гермионой на колени, — Милисент, прошу, оставь сомнения. Иди ко мне. Позволь мне нас освободить, пока ещё есть время, и мы уйдём. И будем счастливыми. Обещаю.
Он шагнул навстречу кровати, но был отвергнут ярким пламенем, что вырвалось из кончика волшебной палочки миссис Малфой.