— Я не отдам тебе сына, — сцепив зубы, сказала она, — ни за что. Чтобы забрать его, тебе сперва нужно уничтожить меня. Опустишься до убийства, сын Слизерина?
Снейкиус замялся и остановился в шаге от женщины, нерешительно покачиваясь на нетвёрдых ногах. Драко в этот момент сердито и часто засопел, как будто понимал, что происходит.
— Милисент, — на глаза младшего Слизерина накатились слёзы, — прошу, не заставляй меня делать ничего ужасного. Не доводи до этого. Давай просто уйдём. Иди ко мне, любимая. Я тебя жду. Очень.
Он протянул навстречу к ней руки. Гермиона больше не помнила себя, не слышала, а будто наблюдала со стороны, как Милисент шагает к любимому, как падает в его объятья, обвивается вокруг его шеи, тянется за ним, покрывает поцелуями его волосы, лицо и губы.
И вдруг, когда он уже улыбнулся, притягивая её к себе покрепче, Милисент погладила его по щеке, а потом тихо и твёрдо сказала:
— Отступи, Снейкиус. Прошу. Умоляю.
— Но…
— Пожалуйста, Снейкиус, — она снова нежно его поцеловала в краюшек губ, — я прошу. Я любила хоть и сложного, но благородного парня. Который не был ни убийцей, ни вором, ни насильником. И посмотри на нас сейчас? Где мы очутились, до чего докатились? Как мы дошли до этого, Снейкиус? Разве мы этого хотели? Разве наша любовь стоит того, чтобы убивать за неё тех, кто ни в чём не виноват?
— Но… — опять повторил он, растерянный и смертельно бледный.
Мили нежно целовала его волосы, накручивая светлые локоны на палец.
— Мы не этого хотели, Снейкиус, — говорила она так, будто напевала колыбельную, — ты сам знаешь. Мы не хотели быть убийцами и насильниками. Не хотели идти по головам. Любовь — это сильное чувство, но не разрушающее. Ничто в мире не стоит разрушенных жизней. Отступись, я прошу тебя. И тогда мы, наконец, обретём покой. Вместе.
— Мили, — на глазах у него заблестели слёзы, — как же я могу потерять тебя снова? Пожалуйста, прошу тебя, Мили… Это наш шанс!
— Нет, — она смотрела с мягкой нежностью в его полные боли глаза, — не наш. Мы свой упустили, когда сдались и убили себя. Это их шанс. Мы не можем их его лишить.
— Зачем ты думаешь о других, любимая? — отчаянно спросил Снейкиус, — О нас никто не подумал — и посмотри, к чему мы пришли.
Поднеся его руку к губам, Милисент нежно коснулась пальцев.
— Родители Драко здесь. И у Гермионы тоже есть родители. Ты их никогда не видел, но они есть. Им будет больно потерять дочь. Знать, что она, вроде как, жива, но больше не принадлежит себе. Снейкиус, это хуже смерти. Это подобно пытке. Ты знаешь, каково это — скитаться. Мы живём так сотни веков. А теперь ты хочешь обречь на такое жалкое существование других? Детей, что тебе ничего дурного не сделали? Опомнись, Снейкиус, умоляю. Ты не такой. Ты не жестокий. Ни одна даже самая огромная любовь не стоит того, чтобы делать такое. Любовь не нуждается в жертвоприношениях.
— Я просто хочу быть с тобой, — горячо прошептал он, прижимаясь своим лбом к её лбу, — любимая.
— И ради этого ты убьёшь двоих людей? Детей, что только в самом начале пути? Которые едва-едва позволили себе влюбиться и любить друг друга? Ты действительно пойдёшь на это, Снейкиус? Подумай. Разве ты такой? Разве не благородного и сильного юношу я знала и любила когда-то? И сейчас люблю, до сих пор?
— Мили, — поток слёз застилал Слизерину глаза, — но ведь мы так мечтали… И вот он — шанс, ещё один. Последний.
— Не все мечты сбываются, Снейкиус — продолжая нежно гладить его по волосам, прошептала она, — наша несбыточна, но мы всё ещё можем позволить мечтать и осуществлять свои мечты другим людям.
— Почему, — шептал он, до крови кусая губы, — почему я должен думать о них? Никто не подумал обо мне. Всем было плевать, когда нам с тобой было больно.
— Если не хочешь думать о Драко и Гермионе, — её ладонь переместилась ему на спину, удобно устроившись там, — то подумай о матерях тех детей, которых ты намерен убить, лишив личности. У тебя не было матери, но она погибла, когда дала тебе жизнь. Так всегда бывает, Снейкиус. Есть только одна любовь, что самая сильная на свете — любовь матери к своему ребёнку. Мы уничтожим сознание Драко и Гермионы, а их родители никогда больше их не увидят, не обнимут, не поговорят с ними. Ты знаешь, каково это — мечтать о материнских объятьях. Я знаю, как это — рано потерять маму. Так разве мы позволим, чтобы такое случилось по нашей вине?
Молчание было тяжёлым и тягучим.
— Ты предлагаешь сдаться? — наконец, хмуро спросил Снейкиус, впрочем, не разнимая их нежных объятий.
— Я предлагаю обрести, наконец, покой. Покой — это тоже счастье. Особенно, когда долго его ищешь, но не можешь найти.
Они обменялись долгими, полными любви, взглядами. А потом Слизерин впился в губы возлюбленной жадным поцелуем, на котором остались следы слёз. Гермиона, на миг почувствовавшая, как возвращается сознание, ощутила также и сотни маленьких иголок, что приятно впивались в её тело в этот момент. Слизерин не отпускал руки любимой и тяжело, как человек, что только что бежал, дышал.
— Это конец, Мили? — шептал он горячо в самые её губы. — Правда, любимая? Вот так всё закончится?
— Это — начало, — она погладила его по щеке, — не упрямься, прошу. Давай выпьем зелье, и мы будем спокойны, свободны, и счастливы, может быть, в иной жизни. Прошу, дорогой.
— Почему так? — отчаянно спрашивал он. — Почему мы теперь не можем быть счастливы?
— Нельзя быть счастливыми на руинах горя других людей, — спокойно ответила Милисент, хоть в её голос и закрался голос Гермионы, — ты сам говорил мне об этом много раз.
Она подарила ему ещё один поцелуй, и, улыбаясь, со светлой грустью в глазах, произнесла:
— Я знаю, что ты упрям. Но не упрямься сейчас, любимый. Давай выпьем зелье.
Кто-то подошёл к ним, хотя Гермиона, ничего, кроме Снейкиуса не видевшая, не могла разглядеть, кто. Словно наблюдая за собой со стороны, она увидела, как рука потянулась к зелью, взяла бутылочку, а потом, на ватных ногах, она отправилась в круг снова, ведя за собой Слизерина.
— Я люблю тебя, — прошептал он, срывая с её губ последний поцелуй, — и всегда буду.
Залпом он выпил зелье, до дна, и, точно клубы дыма, растворился в воздухе, мгновенно заполненной паром.
— И я тебя люблю — утерев слёзы, сказала Милисент, а потом тоже выпила зелье до дна.
Истеричный крик Драко буквально заполнил комнату, и, словно в тумане, Гермиона услышала свой собственный, но сильно охрипший, голос. Она тоже кричала. Последнее, что она увидела, прежде чем снова пропасть в небытие — как Снейкиус и Милисент уходят в зеркало, откуда пришли, крепко держась за руки, а профессор Флитвик поднимает вверх волшебную палочку. А потом в глаза ударил яркий свет, комната поплыла и исчезла, уступив место глубокой тёмной бездне.
========== Часть 66 ==========
Тёплый летний свет ласково струился в окна. Солнечные зайчики прыгали по занавескам, оставляя светящиеся следы, целуя спину. Сонно вздохнув, Гермиона открыла глаза. Солнце тут же ударило в лицо, заставляя поморщится. Она застонала.
— Она очнулась! — послышался голос Рона.
— Наконец-то! — с облегчением выдохнул Гарри. — Гермиона, как ты?
Гермиона повела глазами, осмотрела комнату. Она была в комнате, которую никогда раньше не видела, но, учитывая, что обставлена та была именно так, как её обставила бы она сама, Гермиона догадалась — они в Выручай-комнате. Рон сидел в кресле, таком же, как в гриффиндорской гостиной, возле её кровати, с книгой в руках, а Гарри — на стуле чуть поодаль.
— Нормально, — сказала она почти обычным, разве что, немного сонным голосом, — я долго спала?
— Почти три дня. Сейчас вечер понедельника.
— Мерлин! — она подхватилась на постели, несмотря на попытки Рона её удержать. — До экзаменов осталось меньше недели! Я столько всего пропустила, была такой невнимательной. Мне нужно заниматься!