========== 1. ==========
С каждым толчком крови жизнь покидала солдата — Лир почувствовала поток через связующие нити и снова воззвала к Всевышнему. Слабое свечение окутало ладони, а затем устремилось к ранам. Кровь не останавливалась: расползалась по белой рубахе и капала с койки на её сапоги.
Способностей Лир хватало лишь на мелкие раны — лёгкие порезы, укусы да царапины, — но сейчас, пока город осаждали, помощь каждого целителя ценилась на вес золота. Настоящие жрицы ушли к защитникам, поддержать их в бою, а Лир оставили в тылу — наедине со смертью. Далеко не сразу стало ясно, что клинки убийц отравлены, и те, кто вышел из битвы почти невредимым, через пару часов падали замертво.
Второй солдат на соседней койке словно сгорал заживо, и Лир ничем не могла помочь ему — только оттягивать неизбежный конец, выбиваясь из сил. Пока она разрывалась между двоими, за ширмой ожидали помощи другие — хотя бы в сознании, чтобы позвать на помощь. Прислуга и крестьянские жёны, успевшие укрыться в городе, промывали раны и меняли повязки; зелья лечения кончились в первый же день, а осада длилась почти неделю.
Лир срезала пропитанную кровью рубаху и осмотрела раны: следов яда она не обнаружила, но кожа стремительно бледнела, что говорило о критической кровопотере. Грудь солдата была страшно изувечена, некоторые раны успели затянуться, но самые страшные, от алебарды, углублялись до костей и чернели от извергающейся крови. Лир словно перетягивала канат, в центре которого теплилась жизнь, и потратила слишком много сил, чтобы бросить свой конец и сдаться смерти.
Воззвание к Всевышнему слетало с пересохших губ бессознательно; Лир почти бредила без сна и отдыха, но хотя бы еды на всех пока хватало. Портовый город потому и стал лакомым кусочком для бандитов. Кто-то шепнул, что на простой разбой не похоже — скорее на работу наёмников, — но Лир было всё равно, кто их убьёт. Её меч всегда лежал рядом — на случай, если ловкий лазутчик ворвётся в лазарет добить раненых и лекарей. В этом было преимущество и недостаток образования аристократа: Лир знала многое из разных областей, но без должной глубины.
Сонный разум мгновенно пробудился, когда она подумала о Великой Имперской библиотеке в столице, где почти всю жизнь работала — конкретно о старых книгах по целительству времён императора Демосфена. Тогда некоторые утверждения показались странными, но сейчас Лир не приходилось выбирать.
Убедившись, что её навыков исцеления не хватает даже на двоих, Лир взглянула на умирающего от яда солдата, закусив нижнюю губу: он всё равно обречён — и тянет за собой того, кого ещё можно спасти. Лир уверяла себя, что это простой прагматизм; сердце настолько устало страдать, что никак не отреагировало на решение фактически убить кого-то.
Нет — спасти.
Нити магии Жизни окутывали тело, удерживая в нём душу. Лир чувствовала через поток, как яд забирал своё по капле, с каждым биением сердца, распределяющим кровь по органам — и потянула обратно. Однако ничего не произошло. Лир безрезультатно пробовала снова и снова, чередуя попытку убийства с лечением, чтобы не потерять обоих солдат раньше времени. Щёки горели, а сердце билось так, что становилось больно; она осматривалась как преступница, чтобы никто не поднял крик. Их жёны сейчас наверняка перевязывали других солдат, не зная, что происходит в паре шагах за ширмой.
Лир перестала тянуть и прислушалась к ощущениям — к потоку и пронизывающим нитям, пока не услышала слабый стук измученного сердца. Сначала звук показался обманом измождённого рассудка, но он равномерно повторялся — и Лир снова потянула: медленно, на одном дыхании.
Жизнь полилась к ней по рукам, но свечение оказалось как кровь красным. Лир оцепенела на миг, а затем — больше от страха, пытаясь сбросить что-то чуждое, — потянулась ко второму солдату. Её тело стало мостом для потока между двумя душами; точно морская волна в шторм, ощущение власти над жизнью захлестнуло и бросило на камни, выбивая из груди воздух. Лир согнулась, но не разжала хватку — не могла: поток хлынул бесконтрольно, едва не высушив её саму. Энергия живого тела в сотни раз превосходила целительские умения.
Смерть оборвала этот удушающий кошмар — словно ножницами нити обрезала, — и Лир смогла отнять руки. Солдат, которому досталась вся магия, дышал ровно, его щёки порозовели, а раны затянулись — только шрамы остались. Выходить его будет просто.
Лир перевела взгляд налево и подавила крик, закрыв рот ладонью. Второй солдат умер в агонии: его широко распахнутые глаза закатились точно в припадке, перекошенный рот замер в немом крике, по губам медленно растекалась кровавая пена; кожа посерела, избороздилась глубокими морщинами; в светлых всклокоченных волосах серебрились седые пряди. Лир смотрела на него, не в силах отвести взгляд, пока не пришла в себя.
Влага на щеках и губах оказалась не слезами — кровью с ладоней; она в прямом смысле вытянула её магией. Пальцы мелко тряслись. Лир вытерла их о край короткой мантии и накрыла труп простынёй — потом его сожгут во дворе вместе с остальными, чтобы не отдавать Мортис, и похоронят прах в общей могиле.
Спасённый солдат мирно спал, и Лир, выполнив свой долг, наконец смогла немного выспаться без кошмаров. Мысли одолевали то сомнения, то любопытство. Очевидно, почему церковь не приняла такое целительство — ценой другой жизни, — в нём не было смысла в обычное время, но в тёмный век Демосфена любые средства могли пригодиться. Лир продолжала помогать раненым, мечтая вернуться в столицу и узнать больше; к «переливанию» жизни ещё раз не пришлось прибегать.
Однако к вечеру она вернулась к той койке, где дремал солдат. Прислуга говорила, что он приходил в сознание, выпил две чашки воды залпом, съел немного хлеба и снова уснул. Лир таращилась на пустую койку рядом, не понимая, о чём вообще думала. Кто-то заботливо убрал окровавленные простыни, чтобы ничто не напоминало о недавней смерти.
Грохот в зале, где в мирное время проводили богослужения, заставил Лир вздрогнуть; раздались лязг металла и крики — мужские и женские, испуганные; топот приближался. Дверь распахнулась, но на пороге стоял не имперский солдат, а головорез с двумя окровавленными мечами в руках. Лир сидела ближе, но благодаря ширме её не заметили. Головорез кинулся вглубь лазарета, и монахини бросились от него врассыпную. Те солдаты, кто был в сознании, попытались дать отпор врукопашную.
Лир схватилась за меч и выскочила из укрытия наперерез следующему бандиту — к счастью, тот тоже был без тяжёлой брони, чтобы быстро проскочить в тыл. Она рубанула сверху вниз по диагонали — от шеи к бедру. Лёгкий длинный меч от лучшего столичного кузнеца играючи рассёк мышцы, и кровь хлынула на кожаный нагрудник. В уме Лир молитвой повторяла уроки фехтования: как парировать атаки двух кинжалов и не подставить уязвимые места на бедре и шее.
Спрятавшись за дверью, Лир смогла застать другого убийцу врасплох, но следовавший за ним её видел. Низкорослый, одноглазый бандит в нелепой куртке с меховым воротом усмехнулся и облизал губы, словно собирался её съесть. Сердце ухнуло в пятки, когда Лир увидела зеленоватый отблеск на клинках — яд!
Он извернулся и взмахнул снизу вверх двумя мечами сразу, но Лир успела отскочить. Умом она понимала, что нужно действовать, атаковать, а то её загонят к стене, но страх словно парализовал мышцы, вынуждая только защищаться. Лир сделала ещё несколько шагов назад. Пахло кровью и — в отдалении — гарью. Где-то начался пожар.
Убийца рыкнул как зверь, замахнулся — и дёрнулся в сторону, когда полуголый солдат кинулся ему на спину и схватил за шею. Будто сон сбросив, Лир тоже атаковала, тесно прижавшись к противнику, как учили — так, удерживая его в тисках, она могла контролировать удары.
Имперский солдат отобрал один из отравленных мечей и вонзил во второго бандита; Лир добила его. Они уставились друг на друга, тяжело дыша.