Лир велела построиться всем, кто мог сражаться. Лучники не видели цель, пока та глубоко закопалась, но если её выманить, отогнать — можно будет ударить всем гарнизоном. Возражений не нашлось, и, разделившись на пары, охотники и лесорубы разошлись в разные стороны; поднялся шум — звон щитов, свист, выкрики, — чтобы отвлечь тварь, но та приготовилась защищаться.
Высокий сугроб пошёл рябью и словно взорвался. Лир услышала не рёв — громкий скрежет, словно ржавым гвоздём вели по железу, — затем в нос ударил чудовищный смрад гниения. Так пахли запущенные гнойные раны, отказывающиеся заживать, промороженные до черноты ступни, когда мясо соскальзывает с кости. Если бы нашлась в желудке пища, Лир обязательно бы от неё избавилась, а потому — давилась собственным дыханием.
Через тёмную, сочащуюся гноем плоть прорезались кости, крылья облезли и сложились за спиной дополнительной защитой. Маленькие изумрудные глаза, глубоко посаженные на вытянутой змеиной морде, искали жертву попроще. Тварь нырнула в снег, ударив пару нерасторопных лесорубов костяным хвостом, словно плетью, проползла к столпившимся у стены людям, высунула морду и с тем же утробным скрежетом гвоздём по металлу изрыгнула не пламя или кипяток, а фиолетовую кислоту.
В то же мгновение десятки стрел вонзились в тушу, и парочка разодрала челюсти, оголив прекрасно сохранившиеся зубы. Мёртвая плоть не чувствовала боль, но кожа лопалась, выпуская зловонные телесные соки. Люди срывали голоса в криках, хватались за лица и ползали по снегу, пытаясь потушить жжение, и Лир, повинуясь вспыхнувшей ярости, в несколько прыжков оказалась на расстоянии удара; за ней, словно стряхнув магический паралич, побежали остальные.
Зачарованная сталь прекрасно рассекала гнилую плоть; кожа расступалась лоскутами, выпуская зловонные миазмы. Лир прикрыла лицо свободной рукой и задержала дыхание, ударила снова, наотмашь, чувствуя кистью, как отразили выпад крепкие кости. Тварь обратила к Лир змеиную морду, заскрежетала так громко, что в ушах зазвенело, и вцепилась в клинок. Тот вонзился в нёбо и застрял в кости. С такой силой Лир справиться не могла и потому отлетела в сторону, когда тварь мотнула головой.
Откатившись от когтистой лапы, Лир привстала, закашлялась и вдруг почувствовала поток: тварь не была живой, это другая магия заставляла мёртвую плоть шевелиться, иной голод подгонял сгнивший мозг — и с ней уже приходилось сталкиваться. Без единой мысли о безопасности Лир потянула за нити с воплем злости, и тварь ответила протяжным скрежетом. Она не могла испугаться, но продолжать не-жизнь, пожирая трупы и защищаясь, велел древний инстинкт; вряд ли она вообще понимала, что умерла.
Годрик упал рядом и прикрыл их своим щитом от падающих, точно град, стрел.
— У неё в пасти мой меч! — воскликнула Лир и попыталась отползти туда, где тварь топтала охотников и махала своим хвостом-плетью. Хоть кислотой не плевалась — видимо, запас её не безграничен.
— Мы вернём его попозже, моя леди, — даже в сложной ситуации Годрик пытался подшучивать.
Лир чувствовала его горячее дыхание над ухом, вес тела в латах, но почему-то не прогибалась, несмотря на недоедание и вечную усталость. Часть магии, питающей не-живое существо, перешла к ней с изящностью целительства.
Годрик обернулся на скрежет из мёртвой глотки и вопли людей, разбегающихся от греха подальше. Опёршись на меч, он резко поднялся и потянул Лир за собой, но вместо того, чтобы убежать, она вырвалась из хватки, потеряв латную перчатку. Тварь отметила её — воришку чужой энергии — и сама быстро подползла, извиваясь на распухшем брюхе и перебирая лапами точно ящерица, мотнула мордой. Клинок качнулся в сторону Лир, однако в пасти уже формировалось фиолетовое свечение; куски гнилой плоти перемешивались с ядом.
Деваться было некуда, и Лир поймала рукоять меча, тем самым притянув тварь ближе. Та взвыла, заскрежетала; кислота расплескалась на доспехи, которые словно жаром опалило. Годрик обхватил Лир за запястье и помог воткнуть меч сквозь толстую кость, по самую рукоять, затем потянул за плащ, когда кислота полилась им под ноги. Снег задымился.
— Миледи, вы ранены!
Несколько рук, сталкиваясь друг с другом, принялись расстёгивать нагрудник; Лир им не мешала, боясь зацепить кислоту голой рукой. Правда, повреждения были не опасные — тяжёлая рыцарская броня выдержала бы и полноценный плевок. Поблагодарив своих помощников, Лир подошла к неподвижной туше, где собирались зеваки, и наконец рассмотрела её.
Дракон и правда для своего вида не выделялся размерами: чтобы стать легендарным чудовищем, нужно прожить не одну тысячу лет, а этот был молод, возможно, ещё детёныш. Отчаявшись найти пищу, он перешёл к падали, но вместо короткого насыщения он подхватил чудовищный голод до мёртвой плоти, который невозможно утолить, и Мортис забрала его душу.
— Грустное зрелище, — искренне посочувствовал один из следопытов. — Даже самым древним существам тяжело даются лютые зимы в горах.
— В этом и кроется суть выживания, — ответ ему охотник. — Один умирает — другой выживает. Здесь иначе нельзя.
Власть императора в такой глуши бессильна, да и мало кто из подданных вообще знал о существовании Бергольда. Его жителей не волновала ни судьба Империи, ни козни инквизиции — и Лир нравилось это чувство заработанной страданиями свободы. Ещё пару месяцев назад такая мысль показалась бы ей чудовищной, но сейчас она стояла возле трупа убитого врага, вдыхая тяжёлый воздух, и не желала возвращаться к прежней жизни.
Возможно, это часть не-живого в потоке горела в крови, и голод, который невозможно утолить, уже втыкал в душу чёрные иглы, ведь Годрик не разделял те же мысли. Позже он отдал Лир латную перчатку и попросил прощения за трусость — что пора выбросить образ дамы в беде из своей фантазии. Хотя бы в тот вечер у них был ужин из подбитой им птицы.
Местные заметно зауважали Лир после сражения с мёртвым драконом: раньше они исполняли приказы, но придирчиво взвешивали каждое слово, будто волчья стая следила за успехами нового вожака; теперь же они приняли её как равную. Лир казалось, что она прошла некий обряд посвящения, но больше волновалась о том, видел ли кто некротическое вмешательство.
Через пару дней переживания отошли на дальний план: один посланник вернулся из соседней деревни, но с плохой новостью, которая Лир, впрочем, не удивила. Она собрала горожан в церкви, чтобы честно рассказать обо всём, но заготовленная с ночи речь застряла в глотке. Возвышенные слова Ламберта попросту не работали в Бергольде.
В гробовой тишине, подгоняемая эхом, она сообщила, что Империя им больше не поможет: все силы и ресурсы собирают для очередной войны, но на сей раз сама инквизиция восстала против императора Мередора.
— И что нам с того? — равнодушно вопрошали фермеры, лишившиеся скота.
— Из благородных вы тут первая: им до нас никогда дела нет, — вторили грозные ополченцы.
— Не первый раз голодаем — сами прокормимся, — уверили охотники.
Наконец, когда гул утих, Лир высказала то, что давно мучило каждого:
— Я предлагаю всем желающим покинуть город. Возможно, южнее будет больше шансов выжить.
Люди переглядывались в тишине, словно ждали того, кто первым струсит. Однако сенешаль пояснил, почему идея не приживётся в головах:
— Посланник сказал, что все северные земли пострадали. Может так статься, что идти некуда: сколько беженцев готовы принять наши соседи? Скольких мы бы сами приняли? В трудный час люди объединяются под одной крышей против всего мира, чтобы выжить: прокормить бы своих, а чужие — это непредсказуемая обуза.