— Всё сжечь — и проследите, чтобы никто не растащил мясо: только вспышки моровой болезни нам не хватало.
— Я прослежу лично, госпожа, — мрачно добавил Годрик и помог солдатам вытащить тушу за порог.
Пришлось выделить больше дров на кострище, но только так можно было остановить возможную эпидемию. Лир велела оставшимся фермерам забрать последних кур, укрыться за стенами и не испытывать судьбу. С надеждой она следила за календарём, но прогнозы не совпадали, солнце не прорывалось за плотные серые тучи, а снег норовил заполонить каждый угол в брошенных оледеневших домах. Все сроки, которые отводились на скромные запасы, подходили к концу: к весне без коров не восстановить хозяйство, придётся гнать новое стадо, искать средства. Планы на будущее вселяли хоть какую-то уверенность, что оно настанет.
Люди молились Всевышнему целыми днями, чтобы не вцепиться друг другу в глотки, и не спорили с решениями ещё чуть-чуть урезать суточную норму. Хотя бы дров они запасли с избытком. К исходу зимы, когда крепчали морозы, ветер всё чаще давал передышку, но Бергольд оказался отрезан от мира непроходимым снегом. В ясную погоду несколько смельчаков отважились уйти на юг за помощью, но Лир сомневалась, что у ближайших деревень в днях пути отсюда дела обстояли лучше. В суровую пору каждый отвечал только за себя.
Из-за вечной усталости пришлось приостановить тренировки. Годрик выглядел неважно, но не терял извечный оптимизм и пёкся о самочувствии Лир сильнее её самой. Днём они помогали монахиням в церкви, но целительство было бессильно перед разрушительной силой голода, когда организм пожирал сам себя в надежде отсрочить неизбежное. К началу весны, скрепя сердце, Лир разрешила забивать лошадей по одной и первой отдала свою.
Стены из налетевшего снега чуть подтаяли, и охотники выдвинулись на поиски дичи; вместе с охраной вышли рыбаки, но все возвращались почти пустыми. Мор прошёлся по лесам, и заражённые звери отгоняли здоровых. Нежить словно взбесилась, почуяла слабость и чаще навещала живых. К тому времени в крепости варили кожаные ремни и ненужные уже уздечки. Люди таяли на глазах и часто болели — кашляли так, словно пытались выплюнуть свои лёгкие. Годрик снова слёг, и Лир велела ему поселиться рядом. К счастью, волчьих шкур для обогрева на всех хватало.
Она читала вслух книги из перенесённой из церкви библиотеки, пока не саднило горло, а он лежал, почти не шевелясь и лишь изредка что-то остроумно комментируя. Молодой и сильный организм быстро переборол недуг, но так повезло далеко не всем: лёгочная хворь прошлась по Бергольду новым вихрем и унесла ослабевшие жизни. Лир с какой-то отчуждённостью поняла, что устала переживать о смерти; апатия захватила её и утянула в серый омут. Если бы не более приспособленные жители города, она бы давно умерла. После болезни Годрик продолжал сидеть в её комнате допоздна и с отстранённым видом начищал их доспехи, но Лир его не выгоняла, даже когда ложилась спать.
С телом слабел и разум: прочитанное едва укладывалось в памяти, и Лир без стеснения перешла к сказкам, надеясь найти утешение. Впрочем, на страницах разворачивались ужасы, не уступающие реальности: чего стоила история о старике, столкнувшем жену в яму, где жил демон — Лир так и не поняла, в чём мораль обмана и убийства.
Снег не спешил таять, как и имперские посланники не торопились навещать Бергольд. Лир чувствовала, что творилось неладное: возможно, тяжёлая зима отразилась на всех северных землях, и до самой окраины помощь дойдёт не скоро, а значит, придётся полагаться только на себя. Подсчитав запасы снадобий, Лир поняла, что их тоже на всех не хватит, и стала больше уделять времени целительству. Навыки росли, как и количество пациентов.
Волчья стая напала на следопыта, но ему удалось добраться до города — почерневшую ногу пришлось ампутировать. Пока Годрик держал его за плечи, а самый крепкий из ополченцев примерялся топором, на соседней койке без интереса за ними наблюдала сухонькая старушка. Когда нога шлёпнулась на пол, она проследила за той взглядом и осталась сидеть со странным выражением на лице. К ночи кашель у больных усиливался, и один мальчишка не мог остановиться — хрипел, втягивал воздух ртом как утопающий, и Лир помогла ему сесть, облокотиться спиной на себя. Поток жизни тихо струился, хотя должен был бушевать; она коснулась его и почувствовала, что могла отдать немного своего — но тогда рискнула бы убить их обоих: в двух пересохших сосудах не бывает равновесия. Точнее, лишь одно равновесие, к котору придёт любая жизнь…
Лир не помнила, когда пришёл Годрик и, не зная об этом, разорвал нити, мягко обняв её за плечи.
— Моя леди, — тихо сказал он, — вам пора отдохнуть.
Она посмотрела на тихо лежащего ребёнка, не понимая, жив ли он, — жива ли до сих пор сама? — и позволила себя проводить. В голове было пусто, словно цветущий сад заволокло снегом. Её усадили на кровать; холодные пальцы коснулись щёк, шеи, прощупали запястья и растёрли ладони. Лир опустила взгляд и увидела, насколько тонкой казалась обтянутая кожей кость — Годрик мог обхватить её двумя пальцами.
— Моя леди… — повторял он с теплотой, которой Лир давно не помнила; его голос разливался в груди солнечным светом — так улыбался ей Ламберт, пытавшийся подбодрить в час скорби, когда умер во младенчестве её младший брат; так он провожал её в последний день. По крайней мере, Лир хотелось так думать.
О, Всевышний, почему её рыцарь не пришёл на помощь?
— Какой нынче день? — рассеянно пробормотала она, отчего-то решив, что уже выспалась, а Годрик пришёл забрать её перед обходом. Он грустно улыбнулся и лишь крепче обхватил её маленькие ладони. Теперь под его пристальным взглядом тепло спускалось ниже и оседало между бёдер. Лир невольно поёрзала.
— Хотите вспомнить, когда последний раз ели? — он вздохнул, не получив ответа, поцеловал её руку и заговорил — тихо, обжигая дыханием кожу: — Моя леди, вы не исправите неизбежное, погубив себя. Люди нуждаются в вашем свете. Только вам по силам трудные решения. Я просто не позволю вам умереть! Если придётся, будете пить мою кровь… и не смейтесь!
Лир покачала головой, не в силах донести, что же именно её позабавило. Знал бы он, сколько света на самом деле осталось — и был ли он когда-либо? Возможно, это по её вине Бергольд падёт — пока Всевышний не получит в жертву еретичку. Глупость, конечно, — какое Ему дело до неё? — но внутреннее чутьё подсказывало, что легче выйти за ворота и упасть в снегу посреди мёртвого поля, чем заслужить прощение…
Однако Годрик смотрел на Лир снизу вверх, стоя на одном колене, кристально чистым взглядом, не готовым принять истину, отличную от его выдумки. Он — её триумф и главная ошибка — понятия не имел, насколько крепко повязан на самом деле. Лир коснулась его небритой щеки, провела кончиками пальцев под линией чуть раскрытых тонких губ и сама невольно облизнулась, заметив изменения в его взгляде. Кровь обдала сердце жаром.
Лир чуть наклонилась, и Годрик, расценив это как согласие, быстро поцеловал её — коротко, словно пробуя на вкус, — а затем по-хозяйски обхватил талию, приподнялся с колена и навис сверху. Пламя в его голубых глазах чуть отступило — вернулся её прежний замкнутый рыцарь.
— Моя леди, вы не…
Лир понятия не имела, что он пытался спросить или сказать, и просто кивала, разрешая всё на свете — лишь бы избежать разговоров о внутреннем свете и храбрости. Пока Годрик избавлялся от слоёв одежды, её мысли были заняты далеко не страстным порывом: перед глазами всплывали образы погребальных костров, вьюги, крови на сене; слышались прощальные слова матери — что ж, по крайней мере, истощённое тело не сможет зачать в таком состоянии.