Дед, видя, что драчка отменяется по независимым от него причинам, понял бабкины слова, как приказ. Поплевав на ладони и переваливаясь с лаптя на лапоть, он двинулся к репке. Руки его были растопырены в стороны, словно, он собирался взбить репку, как подушку и выбить из нее весь репочный дух.
Внучка все это время, после вовлечения ее в хоровод и высвобождения оттуда меланхолично стояла возле деда и неотрывно смотрела на репку, не вмешиваясь в разбирательства взаимнообиженных дедовской организацией труда, непримиримых друзей. Было видно, что она о чем-то напряженно думает. При этом, голова ее немного покачивалась и могло показаться, что это - мозги внучки, подгоняемые ее мыслями, катаются в голове и, тем самым, вызывают ее покачивание. Когда дед пошел к репке, внучка встрепенулась и тихо спросила: "А как мы ее делить будем?" От этих слов, дед будто наткнулся на невидимую преграду. Забыв опустить на землю занесенный в шаге лапоть с обутой в него ногой, дед замер и посмотрел на репку так, будто она запела его любимого чижика-пыжика. Видимо, внучка высказала именно ту мысль, от которой упорно бегали ее мозги. Дело в том, что в этот день внучка вообще не должна была оказаться в огороде. Она была усажена за данные ей на осень дополнительные занятия по математике и в этот день попала на страницу о делении целых чисел. В учебнике, вроде, все было понятно, как из чего-то, чего много, получить что-то, чего мало. Раскусив эту премудрость, внучка с облегчением убежала в огород на крик деда. Глядя потом на репку, внучка вспомнила про раскушенное ею деление и не могла взять в толк, как применить его к этому практическому случаю. Если бы репками был засажен весь огород, то она без труда сделала бы из много всем помалу. Но как из одной репки сделать все понемногу? Голова внучки беспомощно закачалась, чувствуя бессилие ее содержимого перед неразрешимостью этого вопроса. Задавая его, внучка имела в виду чисто математическую сторону дела, не имея представления о существовании морально-психологической стороны этого вопроса и о пропасти, которая кроется за его невинной формулировкой. Все, слышавшие этот вопрос, не имели представления о внучкином книжном делении и услышали, прежде всего, вопрос о своей доле репы, про которую почему-то, до сих пор не думали.
Больше всех при этом озаботилась мышка. Ей не нравилось невыгодное для нее, явное несоответствие весовых категорий, и поэтому она решилва брать свое и чужое избытком решительности и шума. Она засуетилась на желтой палубе репкиных боков и запищала: "Вот-вот, и я хотела то же самое сказать, а то ведь, как получается, соогородники мои разнолапые? Репку сечас в избу, да только ее и видели? Ты, дед, опусти свой лапоть на место и слушай". Она постучала лапой по репке, как по графину с водой и потребовала всеобщего внимания. Среди внучктных книг вкусные страницы попадались не только в "Математике", но и в "Русском языке", поэтому мышка хорошо знала, и что такое глагол, и как выжечь этим глаголом на нужных сердцах нужные буковки. "Вот что, - сказала мышка, - дело это, конечно, новое и непривычное. Мы все молчали об этом, но начинать-то когда-то надо! И подойти к этому дело надо серьезно. Я частенько бываю в соседских огородах. Там это дело налажено по всей форме, даже со мной делятся, чем огород послал. И я считаю это дело - правильным даже в отношении себя, потому что во мне есть много всяких вещей полезных для почвы, независимо от цвета забора. Теперь о главном. Бабка репу посадила, дед ее поливал, внучка полола. Жучка по ночам охраняла, кошка кур отгоняла. Вот видите - все, что каждый из вас сделал для репки, умещается в несколько слов, а без всего этого она вполне могла обойтись своими силами. В то же время вы не представляете, что творится там, внизу, за этой видимой чертой чрнозема, укрывающей от глаз земную колыбель репки. Одна репка знает, сколько усилий мне стоило защитить ее от всяких тамошних жуков-проходимцев и лиходейных козявок, которые живут за еданием чужого добра. Это благодаря мне вы видите всю репкину красоту в первозданой свежести и нетронутости. А скольких сил стоила мне невидимая отсюда работа по рыхлению почвы вокруг репки и под ней, чтоб земля не давила ей, не мешала ей расти и крепнуть! Репка отнимала все мое свободное от службы в бабкином чулане время, и я считаю себя вправе требовать половину из всего того, что мы вытянули. А именно - та часть, которую я растила в земле, будет моя, а все, что выросло сверху - это по праву принадлежит вам, и вы можете со мной не делиться".
Слова мыши произвели эффект разорвавшейся репы. Дед, вместо того, чтоюы опустить все еще висящую в шаге ногу, поднял вторую и плюхнулся в огородную пыль. Кошка вывалилась из бабкиных рук вслед за дедом. Жучка не обратила на это внимания. Она сидела на своем хвосте, высунув язык, словно третье ухо, и своим собачьим нюхом чуяла неладное. Бабка закрыла лицо ладонями, которые чувствовали, как со всех сторон из-под бабкиного платка на лоб и щеки возвращаются морщинки, словно окопы старости на молодую когда-то землю. Внучка прикидывала мысленно, сколько листочков от репкиного хвоста достанется каждому.
Мышка, видя, что ее глагольная инъекция дает побочный эффект, не давала никому опомниться: "Вот так всегда - трудишься, хлопочешь, о себе забываешь, а приходишь за урожаем - в семью нечего нести. А семья-то у нас большая, единая, на ней весь бабкин дом стоит, поэтому мы его сильно и не подгрызаем. От этой репки каждому по кусочку и достанется. Сейчас я их позову всех". "Погодь-ка, серая, - пропыхтел поднявшийся дед, - чего это ты про репких хвост тараторила? Я вот его тебе сейчас вместо твоего пришпилю". Но он не успел выполнить свое намерение. Он не успел ничего, так, как мышка пронзительно пискнула-свистнула три раза, и земля вокруг бабкиной избы зашевелилась. Это серые мышиные спинки разных размеров и разной выпуклости шевелящимся потоком зашелестели по огороду. При этом и дед с бабкой, и Жучка с кошкой оказались вежливо потесненными к забору, а мнгочисленная мышкина родня текла к репке. Мышка бритвенно отгрызла непричитающуюся ей часть и откинула в сторону, покончив операцию деления. Ее родня действовала с завидным проворством. Казалось, что репка сама, от каких-то внутренних деформаций, разваливается на куски и дольки, которые тают на глазах под лучами солнца. При этом полностью соблюдалась справедливость, и ни один серый сородич не притронулся к чужой части урожая. Сначала в репке появились прогрызенные дырки, потом дырок стало больше, чем репки, и вскоре на ее месте осталась одна большая прозрачная дырка, из которой потолстевший серый поток покатился обратно, с трудом пропихиваясь под бабкину избу.
Из всей притихшей компании одна внучка с пробудившимся интересом следила за незнакомым ей процессом деления и была вынуждена признать, что этого она еще не проходила в своих зажиренных учебниках. Дед стоял и тупо смотрел на букет репкиного хвоста, как на свою перееханную телегой душу. Жучка тихо сожалела, что ей так и не удалось отведать репкиных косточек. Кошка, как комаров, отгоняла свои лотерейные грезы и строила планы на будущую осень. Бабка вздохнула и высказала то, что неуловимо витало в воздухе их конфуза. "Эх, дедка, - сказала она, - дожила я до седых волос и только с ними поняла, почему простота хуже воровства. Да потому, что этой простотой ты сам себя грабишь и воров звать не надо. Когда ты снова пойдешь, дед, чего-нибудь тянуть, то прежде подумай, с кем тянуть будешь, и чего они у тебя утянут потом, чтоб с хвостом не остаться, так-то, Мазай ты мой, мышиный". Она легонько постукала деда по лбу пальцем, взяла кошку и пошла к дому, возле которого все стихло. "Вот так, Жучка", - сказал дед. Он постучал ее пальцем по носу, взял лопату и пошел перекапывать огород. "Мне-то что, - напоследок подумала Жучка, - мое дело собачье - куда поставят, там и тяну, что дадут, то и грызу, лишь бы дед косточку бросил". Она завиляла хвостом и без сожаления пошла к своей конуре.