Одна лишь княжна стояла на прежнем месте, словно и не слышала приказа. Дождалась, пока вокруг никого не осталось, и подошла вплотную к Дееву.
В ее блестящих черных волосах, разделенных пробором ровно посередине и уложенных позади головы в узлы и косы, он заметил седые пряди.
— Не изводите себя так, — сказала мягко, глядя в глаза. — Женщины справятся с детьми, на то они и женщины. У меня тоже был сын, так что укачать ребенка или накормить — смогу.
Это самое «был» произнесла по-особому, и Деев не решился ей пенять, что ослушалась команды.
— Звать как?
— Фатима Сулейманова.
Так и есть, татарка.
— Кроме татарского, какими языками владеешь, Фатима?
В эшелон ожидались очень разные дети — знание чувашского или черемисского было бы полезно.
— Арабским, французским, — начала перечислять, — еще немецким, конечно. В университете посещала курс древнегреческого, но факультативно и всего один год…
— Ладно, — сокрушенно махнул рукой Деев. — Иди, Фатима, устраивайся. Завтра вставать рано.
Она развернулась и пошла вдоль состава — с такой прямой спиной, будто несла свой кургузый чемоданчик не в руке, а на голове. Ноги в разбитых ботинках ставила на землю аккуратно, как ставят балерины в кинематографе.
Деев смотрел на ее ветхое пальто, явно с чужого плеча, на нитяные чулки, гармошкой собравшиеся у лодыжек, — и думал о том, что по возрасту она могла бы быть его матерью.
Старик на восьмом десятке жизни, стайка пожилых клуш и бессловесный дурачок-повар — вот она была, деевская дружина. Вот кто был назначен поддерживать его и помогать в многодневном пути: содержать в чистоте «гирлянду» и ее пассажиров, кормить их, лечить и оберегать. Вот кому вверял Деев детские жизни — вверял, сам того не желая. И за кого должен был отвечать как за самого себя.
Была еще ехидна-комиссар, но та с утра куда-то запропастилась. Деев подозревал, что улизнула она спозаранку не просто так — верно, отправилась в дом мальчиков на Воскресенской, откуда также ожидались эвакуированные. Туда полагалось бы сходить и Дееву, но разве оторвешься от суматохи у эшелона?
Белая явилась пополудни. Деев увидел ее из окна вагона — спокойную, деловитую, шагающую по путям с вещмешком за спиной, — и внутри шевельнулось внезапно теплое и радостное чувство: при всей суровости комиссар была надежна как штык.
— Вы уже добыли дополнительный вагон? — спросила вместо приветствия, распахивая дверь купе. — Где же вы разместите всех, кого так милосердно согласились принять вчера — и кого непременно обещали довезти до Самарканда?
Радость пропала тотчас.
— По двое-трое лягут, не баре. — Деев как раз дописывал срочно понадобившийся вокзальному начальству акт — принимал сформированный санитарный поезд в количестве восьми вагонов, включая походную церковь и полевую кухню.
— Лягут, — согласилась Белая. — А ночью попадают с верхних полок и руки-ноги переломают, а то и хребты.
Деевский карандаш замер на бумаге, не добежав до конца строки. Комиссар была права: случиться такое могло, и вполне вероятно.
— О чем же вы думали, когда обещания раздавали? — продолжала тихо и уже знакомым Дееву прокурорским тоном.
Добыть еще ремней и на ночь привязывать спящих на верхних полках, как привязывают беспамятных больных в лазарете? Ни веревок, ни канатов на вокзальных складах не имелось — Деев сам поутру выгреб все запасы по требованию фельдшера.
— Добрым быть — это вам не обещать с три короба. Не вздыхать и не слезы ронять над бедными лежачими. Это вам не душу свою жалостливую напоказ выставлять! — говорила негромко, но лучше бы криком кричала. — Добрым быть — это думать обо всем. Опасаться — всего. И предусмотреть — все. Добрым быть — это уметь надо. Уметь отказать. Приструнить. Наказать…
Уложить детей на полу? И застудить в первую же ночь. Отдать им два штабных купе — Деева и Белой — и лечь на полу самим? Двух купе не хватит для размещения нескольких десятков пассажиров.
— …А душу свою сердобольную — в карман поглубже запрятать, чтобы не торчала. Иногда быть добрым — это казаться злым!
Что-то треснуло негромко — карандаш в руке переломился пополам.
Белая так и стояла в дверном проеме, не заходя внутрь и глядя на застывшего Деева.
— Не ломайте имущество, — сказала, наглядевшись. — Дом мальчиков согласился на уменьшение квоты. Так что повезем пятьсот детей — как и планировали, без превышения.
Полсотни мальчиков-сирот оставались в дождливой Казани ждать зимы, уступив место полусотне инвалидов из эвакоприемника.