Деев смотрит на посеревшее от усталости лицо фельдшера, на резко обозначившиеся морщины — и впервые верит, что тот перешагнул за семьдесят.
— Мы будем хоронить их у железной дороги, — продолжает Буг тихо. Опять гудит паровоз, заглушая всё и вся, но Деев слышит каждое слово ясно, будто звучащее внутри головы. — Прикапывать землей, чтобы собаки не поели, — по ночам, прячась от остальных детей. Ты будешь рыть могилы, а я — подносить умерших.
Гудок ревет — бьет по ушам.
— Ты обязан их спасти, — говорит Деев, не дожидаясь, пока паровоз умолкнет, уверенный, что Буг поймет. — Это приказ.
Кладет стопку рубах фельдшеру под ноги — прямо на ступени кладет, пыль и грязь, — и идет вон.
А паровоз басил — как с ума сошел. Из трубы рвался к небу плотный столб дыма вперемешку с искрами, по бокам шипели и расползались белые облака.
Матери прижимали к себе младенцев, но те пугались механического рева — рыдали. Некоторые женщины все еще норовили сунуть орущее дитя кому-нибудь в поезде — стоящие на вагонных площадках сестры только кричали строго и махали руками. Им свистели в ответ беспризорники — рассерженные, что не удалось прибиться к эшелону. Встревоженные шумом кавалерийские лошади вставали на дыбы и тоскливо ржали.
Деев проталкивался через весь этот гомон, крик, плач и гул в начало состава, к штабному вагону, где уже мелькала яркая фуражка начальника станции, — тот готовился дать сигнал к отбытию.
— Сынок! — ухватил его кто-то за рукав. — Спаси!
Женщина — с изможденным лицом старухи. У груди — завернутое в алую пеленку дитя. Вцепилась намертво в деевский локоть и тянет к нему младенца:
— Возьми ребеночка, сынок! Помрет же! Хоть куда возьми — хоть в Китай, хоть в Америку эту треклятую! Спаси!
Деев попытался высвободиться из цепких женских пальцев, но они — как железные, держат капканом.
— Ах-х-х-х-х! — зашипело по перрону новое облако, укутывая Деева и женщину.
Состав дрогнул едва заметно, от начала и до конца его пробежало громкое лязганье: паровоз натянул сцепки.
— Тронулись! — заорали тут же впереди. — Пошли! Пошли-и-и-и-и!
Деев никак не мог сбросить с себя чужую пятерню. Со всех сторон его толкали чьи-то твердые плечи и спины, и он их толкал, пробиваясь вперед. А на локте — словно гиря трехпудовая — женщина: все ближе, ближе, уже совсем рядом, дышит в щеку горячим и нестерпимо горьким своим дыханием, вжимает в Деева младенческое тельце, вот-вот повиснет на его шее и уронит под ноги толпе.
— Да помоги же, товарищ! — закричал Деев в сердцах одному из кавалеристов, что оказался рядом. — Не видишь? Черт знает что творится!
А тот — осёл на коне! — вместо того, чтобы цапнуть настырную бабу за загривок и позволить Дееву уйти, выхватил шашку.
Сталь свистнула в воздухе — женщина прянула назад.
— Сдурел ты, что ли?! — Деев схватил коня под уздцы, и кавалерист застыл, с поднятой к небу шашкой, не зная, как быть дальше.
Но колеса уже стукнули по рельсам, и Деев только отмахнул рукой досадливо и побежал к штабному вагону.
— Возьми ребеночка, сынок! — надрывалась позади отставшая женщина. — Возьми! Возьми! Возьми!..
Он бежал мимо волнующейся толпы — мимо раскрытых ртов и поднятых рук — под нескончаемый громозвучный рев. И неясно было, басит ли это паровоз или глотки всех этих людей исторгают единый, заглушающий все вопль.
Рука протянулась из штабного — длинная и сильная рука. Деев ухватился, и рука вздернула его, подтащила к вагонным ступеням. Прыг! — и вот он уже стоит на площадке рядом с Белой, а ладони их скрещены накрепко, словно в рукопожатии.
— Знаете, сколько в эшелоне детей? — спрашивает она, прижимая губы к самому его уху, чтобы перекрыть стоящий вокруг шум. — Пять сотен — ни единым больше или меньше! Иной раз и захочешь — не подгадаешь, а тут…
И улыбается ему — впервые со дня знакомства. А он — не может улыбнуться в ответ. И хотел бы, да не улыбается!
Дрожит под ногами махина вагона. Лязгают рельсы. Здание вокзала, деревья, эшелоны — все плывет медленно и утекает назад. Густые облака пара летят по-над землей, все плотнее закрывая от Деева остающуюся на перроне толпу.
И вдруг из белой ваты этой возникает фигура: кто-то бежит за паровозом — стремглав бежит, изо всех сил. Баба! Бьется на ходу длинная юбка, задираясь выше колен и обнажая тощие ноги в громадных башмаках. Летит по ветру седая наполовину коса. А на руках у бабы — младенец в алом.
Поезд набирает ход — с каждой секундой все быстрее. И баба бежит — все быстрее. На бегу протягивает к поезду руки с ребенком. Не кому-то протягивает — Дееву.