На следующее утро со мной рассчиталось ЮНЕСКО, выдав мне денежки… точно за полтора дня! Вот он — волчий закон капитализма! Опоздал — соси лапу! У нас бы, конечно, заплатили сполна. Впрочем, и на том спасибо. Оставался еще один день этой пытки и было мне очень тяжело. Хорошо помню, как эти профессиональные трепачи, которых я уже успел люто возненавидеть, взахлеб обсуждали важнейший вопрос о необходимости устройства каких-то библиотечных коллекторов в Танзании. И вдруг они хором накинулись на величественно молчавшего представителя величайшей сверхдержавы: мол, что думает означенная сверхдержава по поводу этих самых коллекторов? Положение начинало смахивать на губернаторское (вернее, Остап-Бендеровское), и я вынужден был пойти с козырного туза. Соорудив мрачнейшую мину (а я это делать умею), представитель советской державы процедил: «Иль не фо па симплифье!» Боже, что тут началось! Они затараторили на трех языках, перебивая друг друга. Я сидел в мрачно-величественной позе. Заряда хватило до перерыва, во время которого они смотрели на меня с почтительным восхищением. Вот тут я понял наконец-то корень успешной карьеры того кэгэбэшника!
Так или иначе, я выдержал этот тяжелейший для меня день. Все кончилось очень пристойно. Проблемы разнообразия культур при наличии общности технологического прогресса получили мощный стимул для своего дальнейшего обсуждения. А передо мной встала, конечно, не такая грандиозная, но вполне конкретная проблема: как быть дальше? Срок моей командировки был 14 дней, два дня прошло, осталось 12. Двенадцать дней в Париже прожить одному! Голубая мечта многих миллионов жизней! Но когда я подсчитал свои финансы, мой восторг быстро испарился. После того как я заплачу за отель и оставлю на черный день полсотни франков, у меня на прожитье останется… 7 франков на день. Чтобы понять, что это такое, скажу, что самый дешевый обед в «селф-сервисе» стоил тогда 11 франков, а проезд в метро в один конец — 1 франк. Важнейшим обстоятельством был сезон моего визита: общеизвестно, что в августе все французы уезжают в отпуск. Следовательно, рассчитывать подкормиться путем хождения в гости к французским коллегам не приходилось. И уж совсем нельзя было рассчитывать на помощь нашего знаменитого посольства на Рю Гренель: меня бы немедленно отправили в Москву, так как по понятиям нашей дипсволочи мне решительно нечего было делать в Париже.
Но всякий понимает, что решение я мог принять только одно — остаться и голодать в Париже весь мой срок. Ни хрена — с голоду не умру, а больше такой возможности в жизни не будет. И началась моя удивительная жизнь в великом городе. Эти 12 дней я не забуду никогда. Сперва я было решил экономить на метро — все-таки 2 франка в день! По уже на второй день я понял, что этого делать нельзя, ибо из-за необходимости каждую ночь возвращаться в свой отель я всегда ходил бы по Парижу практически одним и тем же маршрутом. Значит, оставалось на жизнь 5 франков в день. Я их распределил таким образом: ежедневно на расположенном вблизи крохотном базарчике я покупал у нормандских крестьянок кило превосходнейших яблок — это 2,5 франка. Оставшиеся 2,5 франка я тратил на покупку у одной старушки-торговки воткнутой в свежую булочку вкуснейшей горячей сосиски, обмазанной горчицей. Старушкин лоток находился на перекрестке двух знаменитейших парижских бульваров — Сен-Мишель и Сен-Жермен. Этим, собственно говоря, и объясняется, почему я выбрал именно данную старушку. Обычно, какой бы я маршрут не пропетлял в Париже, точно к 18 часам, я, голодный до судорог, выходил на мою старушку. Скоро она меня стала узнавать и уже издали кричала: «Мсье Жозеф!» Прелесть, а не старушка! В прошлом году, спустя 13 лет, я снова побывал в Париже. Старушки, конечно, уже не было, но до боли знакомый перекресток не изменился совсем. И когда я подходил со стороны Нотр Дам к этому столь памятному для меня перекрестку, у меня, как у павловской собаки, началось обильное слюноотделение… Какая же это была фантастическая жизнь! Уже уезжая из Парижа, я вычислил, что выходил по сотням различных авеню и рю великого города свыше 300 километров! За все свои поездки в Ленинград я там столько не выходил. И я могу смело сказать теперь, что после Москвы из всех городов на свете я больше всего ходил по Парижу.