В тюремной камере, куда втолкнули Марию Петровну, оказалось немало женщин. Это были тоже заложницы, в большинстве своем жены и матери большевиков, не успевшие по разным причинам выехать из Уфы.
— Страшно было на допросе? — подсела пожилая женщина.
— Как сказать… Почему-то не пытали…
— А если будут пытать?
— Выдержу!
Долго не вызывали потом Марию Петровну к следователю. Она терзалась неведением. Проникали слухи о наступлении Красной Армии, по ночам доносилась отдаленная канонада…
Однажды дверь камеры приоткрылась, надзирательница бросила к ногам Марии Петровны узелок.
— Тебе передачка, комиссарша. Я кой-чего отведала. Вкусно!
Мария Петровна узнала домашний платок, в котором было завязано съестное. Разволновалась, поплакала. Разломила булочку, а там записка, написанная мелким почерком на листке папиросной бумаги: «О вас хлопочут, мужайтесь. Приехал человек оттуда, какой-то князь Кугушев, по поручению самого Ленина. Предстоит обмен…»
Князь Кугушев! Боже! Муж Анны Дмитриевны, сестры Саши! Перешел линию фронта! Как решился? Как его не расстреляли?
Заботы Ильича
Александр Дмитриевич чувствовал себя неважно, выглядел плохо, часто болел, под глазами появились черные круги, нос заострился. И тут еще мрачные мысли о жене и детях. Он узнал, что их держат в колчаковской тюрьме в качестве заложников. Но Цюрупа знал, что он не имел права позволить себе расслабиться. Трудовой день наркома был полон множества неотложных дел. Он старался вникать во все лично.
…Пришли три телеграммы об отправке хлеба в столицу. Пошли наконец один за другим эшелоны жизни.
…Пришло сообщение, что бывший балтийский моряк, подпольщик, участник октябрьских боев, глава продовольственного отряда питерских рабочих В. Панюшкин выехал из Тулы в Москву.
Панюшкин докладывал Ильичу о своей поездке, когда Цюрупа вошел в кабинет Ленина. Панюшкин вспоминал об этом так:
«…Ильич поднялся, пошел к нему навстречу.
— А вы знаете, я начинаю сомневаться, Александр Дмитриевич, что вы говорите правду. Я не верю, что вы здоровы. Вид у вас очень плохой. Как, по-вашему, товарищ Панюшкин?
Действительно, Цюрупа выглядел очень плохо: бледное лицо, усталые глаза, вялая походка.
— А нет ли у вас температуры?
— Здоров я, Владимир Ильич…
Начали разбираться в продовольственных делах. Цифры Цюрупы и мои сходятся. Но Цюрупа недоволен: мало хлеба. Он волнуется — требует удвоить вывоз хлеба. Вдруг он резко побледнел. Лицо покрылось потом, пошатнулся. Я еле успел поддержать, до дивана почти донес.
— Недоедает нарком продовольствия… — попытался улыбнуться Цюрупа.
Владимир Ильич подал ему стакан воды, присел на край дивана, взял руку».
Врач констатировал голодный обморок.
— Дайте ему стакан крепкого чая, — посоветовал он.
Цюрупа попытался продолжить разговор. Ленин укоризненно покачал головой:
— Дорогой Александр Дмитриевич! Вы становитесь совершенно невыносимы в обращении со своим здоровьем.
Ленин написал ему записку, строго приказывая: «…три недели лечиться! И слушаться Лид[ию] Александровну], которая Вас направит в санаторий. Ей-ей, непростительно зря швыряться слабым здоровьем. Надо выправиться! Привет! Ваш Ленин». Подписал постановление Совнаркома: «Наркому тов. Цюрупе предписывается выехать для отдыха и лечения в Кунцево в санаторию. Предс. СНК В. Ульянов (Ленин)».
Трудно было Александру Дмитриевичу в санатории, он рвался на работу, в свой наркомат, звонил заместителям, членам коллегии. Врачи знали постановление Совнаркома. Но удержать в санатории больше не смогли. По настоянию Цюрупы его перевезли домой. Здесь с особенной тоской почувствовал он, как не хватает ему жены и детей.
Двери кремлевской квартиры Цюрупы были открыты для всех друзей. Уфимский большевик Тимофей Степанович Кривов зашел навестить больного. Они были знакомы, а особенно сдружились, когда ехали вместе из Уфы.
— Как здоровье, товарищ нарком? Надо бы поговорить…
— Одну минутку, дорогой, простите, пожалуйста, дайте отправить эшелон в Петроград, — отозвался Цюрупа.
— Какой эшелон? — удивился Кривов.
Александр Дмитриевич лежал на кровати с бледно-серым лицом, со всеми признаками нелегкого недуга. Он часто кашлял. На ночном столике рядом с лекарственными пузырьками стояли два телефонных аппарата — один для связи с членами правительства, другой междугородный, для связи с руководителями крупнейших центров страны.