Помощник начальника вокзала повел их вдоль состава и отпер свободное купе с двумя постелями. Мексиканец удовлетворенно огляделся. Носильщики уложили багаж.
– Вот и прекрасно. Весьма вам обязан. – Он протянул господину в котелке руку. – Я вас не забуду и при следующем свидании с министром непременно расскажу ему, как вы были ко мне внимательны.
– Вы очень добры, господин генерал. Премного вам благодарен!
Прозвучал свисток. Поезд тронулся.
– По-моему, это лучше, чем просто первый класс, – сказал Мексиканец. – Опытный путешественник должен уметь устраиваться с удобствами.
Но раздражение Эшендена еще не улеглось.
– Не знаю, какого черта вам понадобилось тянуть до последней секунды. Хороши бы мы были, если бы поезд ушел.
– Друг мой, это нам совершенно не грозило. Я по приезде уведомил начальника вокзала, что я, генерал Кармона, главнокомандующий мексиканской армией, прибыл в Лион для кратковременного совещания с английским фельдмаршалом, и просил его задержать отправку поезда до моего возвращения на вокзал. Я дал ему понять, что мое правительство, вероятно, сочтет возможным наградить его орденом. А в Лионе я уже бывал, здешние женщины недурны. Конечно, не парижский шик, но что-то в них есть, что-то есть, бесспорно. Хотите перед сном глоток коньяку?
– Нет, благодарю, – хмуро отозвался Эшенден.
– Я всегда на сон грядущий выпиваю стаканчик, это успокаивает нервы.
Он сунул руку в чемодан, не шаря, достал бутылку, сделал несколько внушительных глотков прямо из горлышка, утерся рукой и закурил сигарету. Потом разулся и лег. Эшенден притушил свет.
– Сам не знаю, как приятнее засыпать, – раздумчиво проговорил Безволосый Мексиканец, – с поцелуем красивой женщины на губах или же с сигаретой во рту. Вы в Мексике не бывали? Завтра расскажу вам про Мексику. Спокойной ночи.
Вскоре по размеренному дыханию Эшенден понял, что его спутник уснул, а немного погодя задремал и сам.
Когда через непродолжительное время он проснулся, Мексиканец крепко, спокойно спал; пальто он снял и укрылся им вместо одеяла, а парик на голове оставил. Вдруг поезд дернулся и, громко скрежеща тормозами, остановился; и в то же мгновение, не успел еще Эшенден осознать, что произошло, Мексиканец вскочил и сунул руку в карман брюк.
– Что это? – возбужденно выкрикнул он.
– Ничего. Семафор, наверно, закрыт.
Мексиканец тяжело сел на свою полку. Эшенден включил свет.
– Вы так крепко спите, а просыпаетесь сразу, – заметил он.
– Иначе нельзя при моей профессии.
Эшенден хотел было спросить, что подразумевается: убийства, заговоры или командование армиями, – но промолчал из опасения оказаться нескромным.
Генерал открыл чемодан и вынул бутылку.
– Глотните, – предложил он Эшендену. – Если внезапно просыпаешься среди ночи, нет ничего лучше.
Эшенден отказался, и он опять поднес горлышко ко рту и перелил к себе в глотку щедрую порцию коньяка. Потом вздохнул и закурил сигарету. На глазах у Эшендена он уже почти осушил бутылку, и вполне возможно, что не первую со времени прибытия в Лион, однако был совершенно трезв. По его поведению и речи можно было подумать, что за последние сутки он не держал во рту ничего, кроме лимонада.
Поезд двинулся, и Эшенден снова уснул. А когда проснулся, уже наступило утро, и, лениво перевернувшись на другой бок, он увидел, что Мексиканец тоже не спит. Во рту у него дымилась сигарета. На полу под диваном валялись окурки, и воздух был прокуренный и сизый. С вечера он уговорил Эшендена не открывать окно на том основании, что ночной воздух якобы очень вреден.
– Я не встаю, чтобы вас не разбудить. Вы первый займетесь туалетом или сначала мне?
– Мне не к спеху, – сказал Эшенден.
– Я привык к походной жизни, у меня это много времени не займет. Вы каждый день чистите зубы?
– Да, – ответил Эшенден.
– Я тоже. Этому я научился в Нью-Йорке. По-моему, хорошие зубы – украшение мужчины.
В купе был умывальник, и генерал, плюясь и кашляя, старательно вычистил над ним зубы. Потом он достал из чемодана флакон одеколона, вылил немного на край полотенца и растер себе лицо и руки. Затем извлек гребенку и тщательно, волосок к волоску, причесал свой парик – то ли парик у него не сбился за ночь, то ли он успел его поправить на голове, пока Эшенден еще спал. И наконец, вынув из чемодана другой флакон, с пульверизатором, и выпустив целое облако благоуханий, опрыскал себе рубашку, пиджак, носовой платок, после чего с выражением полнейшего самодовольства, в сознании исполненного долга перед миром обратился к Эшендену со словами: