– Посмотрю, когда закончу с делами. А пока, не заставляй их ждать, – леди Эрмина осторожно забрала у Эшера головоломку, передала Тате и мимолетным движением сжала его пальцы: – Ты под защитой нашего дома, так что ничего не бойся. Даю слово, мы во всём разберёмся.
Эшеру оставалось только подчиниться. Он покидал гостиную на ватных ногах, а вслед неслись гневные вопли Пьетро и протесты Таты, пресекаемые короткими, властными репликами хозяйки дома.
У парадного входа, куда ещё недавно он так мечтал попасть, ожидали два координатора: мужчина средних лет с равнодушным, пустым взглядом и его невзрачный, бесполый напарник. Сколько Эшер себя помнил, за единственным исключением все агенты выглядели так же: начисто лишённые и тени эмоций, безупречные исполнители воли Порядка, они больше напоминали бездушных машин, нежели людей живых, думающих и чувствующих. Бывшего послушника снова захлестнуло непреодолимое желание бежать: ни оружия, ни наручников – оторваться будет проще простого. Но за подчёркнутой, холодной вежливостью и стремлением не привлекать внимание зевак скрывалось кое-что посерьёзнее вооружённого до зубов конвоя, это он понимал так же отчётливо, как и всю безрассудность своего порыва.
Координаторы проводили молодого человека к своему транспорту, непроницаемо серой капсуле, парившей в нескольких сантиметрах над землёй – никаких опознавательных знаков и глухая тонировка купола. Всего минута в компании агентов, и Эшер снова почувствовал себя беспомощным ребёнком, которого из года в год, в один и тот же день, день его рождения, запирали в нежилом крыле монастыря: один на один со зловещей машиной, изучавшей свою жертву в семнадцати измерениях, и бесчисленными тестами. Когда дверь за ним закрылась, Эшер невесело усмехнулся – вряд ли Порядку удастся вытянуть из него что-то новое, терять ему всё равно нечего, так что, по крайней мере, это будет… занятно.
Он плохо запомнил дорогу. Капсула почти сразу нырнула на скоростное подземное шоссе, и за окном воцарилась тьма с редкими проблесками сигнальных огней встречных машин. Звуконепроницаемая перегородка отделяла задние места от передней части салона. Эшера высадили в пустом ангаре, без объяснений провели по длинному, петлявшему словно кишка коридору и оставили одного в крошечной комнате, вся обстановка которой состояла из анатомического кресла на металлической ноге, вмонтированной в пол. Он вернулся к двери, без особой надежды на успех провёл ладонью по дверному полотну, но не обнаружил никаких признаков замка или панели управления. От нечего делать, Эшер уселся в кресло и стал разглядывать голые бесшовные стены, ожидая развития событий. Любой другой на его месте, привычный к космическим путешествиям, спустя короткое время даже не заметил бы небольшого, кратковременного усиления гравитации, но Эшер почувствовал его со всей остротой тревожного ожидания. Значит, он находится на борту космического корабля, который только что покинул вторую планету от Солнца.
Больше он не видел агентов: только автоматические двери и голос из невидимых динамиков, отдающий приказы. В следующей комнате его ждали аккуратно сложенные брюки, рубашка, мокасины, всё красного цвета, и контейнер для вещей. Эшер послушно сложил в него немногочисленные пожитки, оставив при себе только самое ценное, и переоделся. Но голос твердил «Пожалуйста, оставьте в контейнере все свои личные вещи» до тех пор, пока он не вывернул карманы и не расстался с последним, главным своим сокровищем – блокнотом с заветным списком того, чему хотел научиться.
Очередной коридор вёл в комнатку с узкой койкой у стены. Едва Эшер переступил порог, как дверь за его спиной захлопнулась на замок. Воображение услужливо воскресило в памяти келью послушника, но даже там, несмотря на аскетичность уклада жизни монахов, было просторнее и уютнее, а двери и вовсе никогда не запирались. Эшер несколько раз обошёл коморку, прощупал стены, за раздвижной панелью обнаружил маленькую уборную и только тогда сообразил, на что это похоже больше всего – на тюрьму.
В книгах по истории он читал о тюрьмах, но не думал, что они до сих пор существуют – человечество давно отказалось от института наказаний и его пережитков. В эпоху Потока уровень преступности впервые упал почти до нуля: серьезный проступок отпечатывался позорным клеймом на потоке нарушителя до скончания времён, и такая участь считалась хуже любого наказания. Уже давно мелкие провинности на поверку оказывались случайностью или баловством, а настоящие преступления происходили крайне редко и карались отсечением энерголинии. Содержать тюрьмы стало невыгодно и бессмысленно, и около трёхсот лет назад последнюю из них превратили в тематический парк.